Великая княгиня Рязанская

Город пришёл в волнение. Осенние работы велись спустя рукава.

«Ох и мерзкая девка, – думала Анна, – одна всех взбаламутила – в острог бы её за речи лукавые, вредные. Так ведь не придерёшься к ним: ни на кого она, подлая, пальцем не указывает, великокняжеской семьи не задевает, бояр не поминает. Да и как упрятать её, когда она главный послух в деле? А не избавишься от неё, окаянной, новые выдумки будоражить народ будут».

Впервые пришла к мысли княгиня, что писклявый голосок сказительницы не уступает по воздействию набату. И испугалась – так много времени упущено, не счесть теперь, сколько бездельников, кормящихся россказнями, бродит по княжеству, не определить, сколько мыслей вредных посеяли они в умах слушателей. Хорошо, если Василий положил конец этому. Надо запретить сказителям свободно на людях болтать, пусть записывают истории, а подьячие проверяют с пристрастием, что полезно знать люду, что вредно для порядка в княжестве.

«А ведь Пичуга не своим умом до нелепицы этой дошла, – поняла Анна, – это Фёдор Курицын своей небылью её натолкнул».

– Дружок твой виноват в нашей беде! – сказала она Василию накануне суда.

– Брось, и без тебя тошно, – непривычно грубо отозвался он.

Анна проплакала всю ночь. Сожалела, что отняла Еввулу у лиходеев: только продлила ей мучения и себе добавила. Корила Василия, что не уступил, не позволил устроить побег. Он не возражал, не утешал и казался Анне спокойным. Это бесило её: выходило, что ни она, ни Еввула не были ему дороги, и значило, что он мог допустить, чтобы погубили Еввулу, а его признали наисправедливейшим князем.

6

Самая большая палата княжеского терема не вместила всех желающих присутствовать на суде. Стояли у открытых дверей, под окнами. Слободской люд, не допущенный и в Кремль, чтобы избежать какого-либо непорядка, толпился у Глебовских ворот.

В послухи напросилось чуть не всё Канищево, хотя не все могли видеть, что делала Еввула с младенцем. Истицей выступала не его мать, как все ожидали в Переяславле, а сказительница Пичуга Степанова. Держалась перед высоким судом безбоязненно, словно знала хорошо бояр, да и самого великого князя. Говорила красноречиво, убедительно о вампирах, кои представляют для княжества куда большую угрозу, чем иноземные захватчики. Про Еввулу не сказала ни слова, будто не из-за неё все собрались.

Анна отметила, что Пичуга очень хороша собой и наряд надела праздничный, чтобы выделиться: лазоревого цвета шёлковые шаровары, затканный серебром по лазоревому короткий парчовый кафтанчик, на чёрных волосах маленькая, луковичкой, шапка с лазоревым пером. Перо всё время подрагивало и словно испускало сияние. Анна встревожилась, что Пичугина красота может стать для судей главным доводом её правоты, в то время как Еввулин вид обернётся против той. Горемычная знахарка не пожелала переодеться к суду, хотя Анна послала ей хороший дорогой наряд, более скромный, конечно, чем татарское платье Галки.

«Надо узнать, что за покровитель у сказительницы, откуда у неё платье, какое княгине в пору носить только по большим праздникам? – размышляла Анна. – Курицын? А что, если он не Курицын – другой, – пронзила догадка, – задумал заговор против нашей семьи, и поимка Еввулы – начало? А там: докажут, что она вампир, и нас привлекут за потворство ей, за пособничество. На Рязанский стол посадят Ванюшу».

Анна взглянула на сына – совсем ребёнок, хотя двенадцать лет скоро, вертит головой по сторонам, а судей не слушает, скучает. Впрочем, она тоже не слушает, совсем упустила нить допроса, не знает, что предпринять, как сообщить Василию о догадке.

– Видела ли ты, истица, – спросил судный боярин Василий Шиловский, – что ответчица пьёт кровь?

– Да, Господи, Боже мой! – воскликнула Пичуга и сдвинула на бок шапочку. – О чём речь!

– Отвечай, истица: «да, нет, затрудняюсь сказать», – поправил её молодой судный дьяк Михаил Мелентьев, по прозвищу Язвец. Отчего ему было дано такое прозвище, Анна не знала, на барсука он не был похож, а после того, как он приструнил нахальную девку, стал особенно приятен княгине.

– Да! – вызывающее ответила Пичуга – Язвеца она в грош не ставила, не раз встречаясь с ним перед судом.

– Ты видела, истица, как ответчица глотала кровь? – спросил боярин Шиловский.

– Я же мешок на неё нахлобучила.

– Так «да» или «нет»? – Шиловскому изменяла выдержка.

– Затрудняюсь сказать, – ответила Пичуга, хотя всем ясно было, что следовало произнести «нет».

Язвец принялся вызывать в душную палату отдохнувших где-то в тенёчке послухов. К удивлению Анны, не все считали Еввулу вампиршей. Особенно порадовал княгиню своим показанием древний старичок. Маленький, тщедушный, он едва на ногах держался, а говорил звонко, молодо: