Великая княгиня Рязанская

– Вставай, вставай! – будила мамка. – Ишь ты, как разоспалась на новом месте. Что снилось-то? Великий князь уже в молельной, скоро завтракать сюда придёт, а ты всё спишь.

Мамка стащила с Анны кунье одеяло, принялась, как обычно, натягивать ей на ноги шерстяные чулки. Анна недовольно брыкнулась:

– Оставь! – Мамка обращалась с нею, как с маленькой, как с княжной, а не с Великой княгиней. Мамка не пожелала заметить протеста и продолжала одевать и как ни в чём не бывало разговаривать:

– А Василий надысь приревновал тебя, ласонька, есть в конюшне пустые стойла, и нет ни одного, не единого такого справного, как у хана, жеребца. Коровы у князя хорошие, всё ещё доятся, и молоко жирное, вкусное. Нет у нас, в Москве, таких. Да и всякой иной живности полны хлева и хлевушки. Доброе хозяйство у князя – ничего не скажешь.

В дверь постучали.

– Войди! – радостно воскликнула Анна, думая, что это князь. Но вошёл его постельничий – справиться, хорошо ли спалось княгине. Таков был порядок во всех княжеских семьях (Анна о нём забыла), если князь не ночевал на княгининой половине, он посылал утром к ней здороваться постельничего, даже когда следом шёл сам. И теперь было так. Только закрылась за княжеским посланцем дверь, только Анна спросила мамку, кто такой важный сидел рядом с князем на пиру, и та ответила: «Московский наместник», – как вошёл Сам. Мамка поклонилась ему поясно и шмыгнула в дверь, и тут же в опочивальню вплыли сенные девушки, расстелили скатерть на низком столе у окна, раскрыли ставни.

– Это любимая комната покойной матери, – сказал князь, – я в ней только окна переменил. Но и со слюдяными она была светлой – угловая, весь день – солнце. И вид из окон красивый. Да ты подойди, посмотри. Вот это – Трубеж внизу. Видишь, полынья дымится, а там дальше, у бора, – Сокор гора.

– Название чудное!

– Соками, соколиками назывались в старину дозорные. Они несли на горе службу, да и сейчас на ней сторожевой пост – гора высокая, далеко с неё видать.

Анна не разглядела высокой горы – снег, тёмная полоса леса.

– А я как-то из этого окна упал, – сказал великий князь хвастливо, будто о победе над басурманами. – Да и ногу вывихнул.

Анна засмеялась:

– Как в тот раз?

– Нет, нет, действительно повис на вишне… – и вдруг замолк: в комнату вошли стольник и крайчий[29] пробовать кушанья.

«Господи, когда же нас вдвоём оставят?» – подумала Анна.

Бесшумно сновали служанки и слуги, что-то приносили, выносили, топили печь (и почему бы ей из сеней не топиться?). Такая же толчея была по утрам и в московском тереме, и никогда там Анна не бывала одна. Но тогда жизнь на людях её не тяготила – она просто не замечала их. Теперь же все эти невольные соглядатаи мешали. Но при них, за трапезой, она всё-таки спросила Василия:

– Зачем в нашем княжестве московский наместник?

Князь ничего не ответил, а стольник за его спиной хмыкнул, будто в последний момент ухватил за хвост чуть не сорвавшееся с губ слово.

– Так давайте его в Москву отправим, – она лукаво улыбнулась.

– А что скажет на это Иван?

– А он скажет: «Ну и молодец!» – засмеялась Анна.

И не успел Василий высказать своего мнения, она уже просила у него монету. Монеты у князя не оказалось, хотя и швыряли их накануне в молодых пригоршнями: всё слуги подобрали. Стольник подал свою – на ней была всё та же удивившая Анну мордка.

– Что за неведомая зверушка на ней?

– Кунья мордка – знак великого князя, – в один голос сказали Василий и стольник, – давши монету, он посчитал для себя возможным вступить в разговор.

– А должен быть княжеский лик! – твёрдо сказала Анна. – Как в Москве. – И менее уверенно добавила: – Как во всех самостоятельных государствах.

И опять стольник хмыкнул, а князь промолчал, но на боярском совете сказал, что намерен отправить в Москву наместника и начать печатать собственные рязанские деньги. Никто из бояр ему не возразил. Гордые рязанцы давно мечтали избавиться от наместника, да не знали, как это сделать, чтобы не прогневить могущественного соседа – то ли опекуна, то ли хозяина. И вот наконец дождались: собственный хозяин объявился и заявил Москве о своей самостоятельности, да и не только Москве, но и татарам – тоже.

Со времени татаро-монгольского владычества рязанцы пользовались ордынскими монетами. Прадеду Василия, великому князю рязанскому Олегу, удалось получить разрешение надчеканивать на них княжескую печать. На ней изображалась часть знака Рюриковичей, потомками которых были рязанские князья, а она напоминала звериную, кунью, «мордку». При отце Василия на монетах появились надписи «Князь великий Иван Фед.» или «Князь великий Иван», но «мордка» осталась. И, чеканясь в Переяславле, монеты продолжали быть лишь подражанием татарских.

На новой монете рязанцы узнали князя, да и как было не узнать его, когда на это указывала надпись «Князь великий Василе», спорили только, что на голове князя – шапка или лучезарный венец, да хотели дознаться, кто изобразил его: слух прошёл, будто чеканился княжеский лик по рисунку княгини Анны.