Великая княгиня Рязанская

Князь Ярослав вышел к хорошо вооружённой, жаждущей крови толпе с одной-единственной родительской иконой в руках – и усмирил взбунтовавшихся…

Примерно лет через двести после этого поднялись муромцы, на сей раз уже христиане, против своего епископа Василия, обвинили его во многих грехах, в жизни неправедной и тоже замыслили убить. Епископ, не тратя времени и слов на увещевания, бросился к Оке, захватив лишь спасшую князя икону Богоматери. Даже лодкой в сердцах и спешке не воспользовался – снял мантию, разостлал её по воде и, стоя на ней, вплавь пустился к Рязани «против быстрины речные». Случилось это чудо после обедни, в третьем часу дня, а в десятом часу того же дня епископ был в Рязани. Чудотворная икона с тех пор стала зваться Муромской. Позднее епископ Василий переселился в Переяславль Рязанский, сделавшийся к тому времени столицей Рязанского княжества, перенёс туда епископскую кафедру. Так Чудотворная икона оказалась в Переяславле и стала главной святыней Борисо-Глебского собора.

Княгини давно знали историю Чудотворной иконы, Анна не раз за свою жизнь в Переяславле прикладывалась к ней – и никогда её по-настоящему не видела. Теперь торопилась разглядеть её, сознавая, что долго стоять перед святыней, глазея, неприлично для княгини.

Безымянный византийский иконописец, от которого Анну отделяли по меньшей мере четыре столетия, изобразил Богоматерь с младенцем Христом на руках. Привычный, канонический образ, и всё-таки эту икону не спутаешь с подобной другой: наклонившись над младенцем, Богоматерь держит его так, будто качает. У ребёнка в одной руке хартия, другая поднята в благословении, но кажется, что он просто играет с матерью, нежно касаясь её иматиона собранными в щепотку пальцами. Эти едва уловимые отклонения от канона помогли древнему иконописцу передать вечное единство матери и дитя, – скорее почувствовала, чем поняла Анна, и ещё ощутила она, как на неё с иконы нисходит благодать.

– Эдак мы до обедни тут простоим, – спохватилась мамка.

Княгини молча вышли из храма. По щекам Марьи катились слёзы, и она не вытирала их.

Занялся золотой день. Сияли золочёные купола храма, золотыми блестками вспыхивали в бездонном небе слетающие с них голуби.

– Неладно как вышло, – сокрушалась мамка, – запамятовала, что сегодня владыка служит – совсем дни перепутала. Думала – старичок, отец Николай будет и сослепу нас не разглядит: ему что ни шушпан – то и крестьянка. А всё вы – превратили ночь в день, теперь до вечера, чай, отсыпаться будете, а там опять за своё.

– Не ворчи, мамка! – Анна обняла её, чмокнула в щёку. – День какой прекрасный, и мы – одни, пешком идём по слободе, никто нам в ноги не кидается, никто не разглядывает завистливо.

– Ну и Лисонька – не успела к почестям привыкнуть, как они уже в тягость, – пошутила Марья. – А я так люблю, когда меня как великую княгиню величают, и наряд княжеский мне больше к лицу, чем этот посконный. Вон молодцы по той стороне идут и даже не глянут, а были бы на нас сарафаны из алтабаса да венцы, жемчугом шитые…

– Да что ты, княгиня, мелешь, – всполошилась мамка, – и слава богу, что не глядят, вдруг да это злодеи какие.

– Какие злодеи во Владычной слободе, небось монахи это! – засмеялась Марья.

– Так они же не в рясах, – не согласилась Анна.

– Переоделись, как мы, и идут в другой посад, к девушкам, – Марья громко хихикнула.

– Ну развеселилась не к добру, – проворчала мамка, – ведёшь себя не как княгиня.

– Да я и не княгиня сейчас, – Марья одернула белый, шитый красной шерстью шушпан, который ей шёл не меньше княжеской ферязи.

– Боярыни теперь обидятся, что их к заутрене не позвали, – не могла успокоиться мамка, – верно, уже с ног сбились, нас разыскивая. Поспешим. Придётся теперь, чтобы не заметили, в обход идти через Тайницкие или Ипатцкие ворота.

– Пойдем через Глебовские, как все ходят, – строптиво возразила Анна и, смягчаясь, добавила: – Хочу Марье Одигитрию показать.

– Так лестница в часовню крута и неисправна.

– Ты можешь нас внизу, в башне, подождать.

Мамка поняла, что спорить бесполезно, при Марье Анна с ней ни за что не согласится и будет настаивать на своём. Дальше шли молча.

Скоро благополучно, неузнанными, миновали первые ворота с дубовыми вереями и сосновыми притворами, вышли на дубовый мост над глубоким сухим рвом. Анна оглянулась: ей показалось, что за ними следят, и действительно, в створе ворот появился и исчез тут же один из тех молодцев, что шли за ними от храма. «Кто же они, – подумала Анна, – лазутчики или мамка успела позаботиться об охране? А может быть, позаботился владыка и они – на самом деле переодетые монахи». Но со спутницами она подозрениями не поделилась, лишь прибавила шагу, преодолевая небольшую площадь перед Глебовской башней, главной башней Переяславского кремля, в которой были ворота для повозок и калитка для пешеходов, а над воротами – часовня.