Великая княгиня Рязанская

Анна приподнялась и села. Тело пронзили сорок сороков острейших иголок, перед глазами поплыли радужные круги, но сквозь их мерцание она углядела всё-таки глиняную кружку и потянулась за нею. Рука оказалась слабой – кружка выскользнула, распалась на черепки, расплылась по ковру пахнущая молодой берёзой лужа. В кружке был настой берёзовых почек. Им Анну пользовали в последние недели беременности, когда у неё стали опухать ноги. И вспомнив это, Анна вспомнила и всё, что было с ней перед сном, и позвала требовательно и весело:

– Мамка! Мамка!

Вбежала Мария Ярославна, за ней сонм приближённых женщин, заполнили опочивальню, защебетали на разные голоса, но одно и то же:

– Проснулась, проснулась наша княгинюшка, воскресла наша ненаглядная, слава тебе, Господи!

Мария Ярославна осыпала поцелуями её лицо, шею, руки:

– Я уже не надеялась, что ты оживёшь. Василий, голубчик, аж почернел. Денно и нощно молился Богородице. Услыхала пресвятая заступница.

«Какой Василий? Ах, суженый», – догадка оставила Анну равнодушной, вызвав лишь лёгкое недоумение: откуда ему тут быть, но спрашивать она не стала. Мария Ярославна, радостно частя, объяснила:

– Как ты занемогла, он тут же примчался. И распутица не остановила. Как не утонул, через Оку переправляясь, одному Богу известно. Да что же это я? – спохватилась Мария Ярославна. – Девки, бегите, скажите князьям – очнулась. Очнулась! – И Мария Ярославна опять принялась целовать Анну. У толпящихся в бездействии женщин приступ радости уже кончился, они заскучали, и кто-то предложил:

– Может, дитятко принести, великая княгиня?

– Несите, несите! – радостно откликнулась Мария Ярославна, Анна промолчала, хотя спросили скорее её, – ребёнок был ей совершенно безразличен, но его уже несли.

– Вот мы какие баские! Вот какие богатыри! Ручки-ножки на месте, и всё остальное в полном порядке.

«И чего ликуют?» – Анна не представляла, что может быть как-то иначе, – совсем забыла о шестипалых, волчеподобных младенцах.

Мария Ярославна бережно и гордо приняла младенца и положила перед Анной. Он был мордастенький, шафраново-жёлтый, с закрытыми глазами в щёточках белесых ресниц и, как рыба, кругло открывал жадный ротик. Анна смотрела на него с неприязненным изумлением.

– Да сыночек это, сыночек, – перехватив её взгляд, поспешила утешить Мария Ярославна. – Вот и кормилица его, мамка. – Она подтолкнула к Анне грудастую нарядную молодку в богатом кокошнике.

– А моя мамка где? – встревожилась Анна.

Женщины молчали, потупив глаза. Мария Ярославна развязывала свивальник.

– А Марья? – Анна почувствовала недоброе.

– Прихворнули, прихворнули. С кем не бывает, – Мария Ярославна перестала возиться со свивальником и вдруг сгребла младенца и передала няньке. – Ступайте все – княгине покой нужен.

Женщины поспешно, с явным облегчением покинули опочивальню. После их ухода Анна продолжала допытываться, где мамка, Марья, Юрий.

– Да все живы-здоровы, – уверяла Мария Ярославна, – то есть здоровы не все, но поправятся. Вот встанешь на ноги… А Юрий с Василием вон в окно заглядывают – с дерева.

Князья, как мальчишки, оседлали берёзу и пытались дотянуться до подоконника.

– Сорвётесь! – испугалась Анна. – Слезайте немедленно.

Князья исчезли.

– Как дети малые! – возмущалась Мария Ярославна, но было видно, что ребяческая выходка князей её развеселила, правда, она тут же обеспокоилась, что кто-нибудь из хитников задумает проникнуть так в терем, а потому следует берёзу срубить. И она покинула опочивальню, чтобы немедленно отдать приказ.

В тот же день ребёнка ещё раз принесли Анне, и мать велела ей приложить его к груди. Молока не было, но Анна, чтобы не огорчать мать, повиновалась безропотно. Ребёнок потянул раз, другой – и зашёлся в обиженном плаче. И его тоненький жалобный голосок пробудил в Анне нежность к нему, сожаление, что не может его накормить, ревность, что привяжется он к чужой грудастой бабе.

Ребёнка уже окрестили и, по давнишнему уговору между его дедами великими князьями Московским и Рязанским, нарекли Иваном.

– А когда родится у Ивана ещё сын, назовем Василием, – пообещала Мария Ярославна. И рассказала, что восприемничали дитятю от купели Юрий и матушка Ксения, которая перебралась в Москву.

«Бедные мои, – подумала Анна, – теперь уже никогда им не быть супругами». Церковь запрещала брак между восприемниками.

Анна поправлялась быстро и через неделю уже бодро ходила по материнской половине, порывалась идти навещать болящих – пришлось открыть ей правду: обеих уже не было в живых.