Великая мать любви

Юрка заулыбался, как, может быть, улыбался когда-то сам Стенька Разин: морщинки наглости, шарма и бесстрашия, попеременно тронули его губы, и врезал: «Последний хуй без соли доедаю, начальник…»

Обиды мусорам в его ответе не было. Однако по такой прелестной фразе мусора, даже не зная человека, могли определить немедленно, что тип перед ними — опытный. Как бы визитную карточку со званием и должностью подал Юрка мусорам. Чтобы научиться таким фразам, следовало подняться куда-нибудь к хую на рога, к полярному кругу, в тундру, в места чрезвычайно отдаленные. И быть там долго.

— Ну сиди, — сказал мусор, — авось еще срок высидишь. — И выключил фонарь.

— Иди, иди себе, рогатый, не залупайся! — вдруг взвизгнул Юрка. — Я честно освободился, по половинке, где хочу там и сижу…

Ругаясь вполголоса, мусора ушли, решив не залупляться. Мы, два обожателя, приблизились, выйдя из тени.

— Привет, Юр. — Кот, стесняясь, выступил вперед. — Познакомься: это мой кореш, Эд…

— Здорово, Эд! — Наши салтовские Юркиного возраста прибавляли «хуй тебе на обед!» к моему имени, соблазн банальной рифмы был велик. Юрка не добавил, он был бандит, а не фраер. Он даже привстал со скамейки, подавая мне руку. Кисть была небольшая и, как мне показалось, слегка влажная. — Садитесь, молодняк!

Мы осторожно присели. Костя рядом с ним, я за Костей.

— Ну, как живем, молодняк? — Юрка вынул пачку «Беломора» и закурил. — Магазинчики курочим потихоньку?

— Не только, Юр… — Костя, я видел, спешно облизал пересохшие губы. Я знал, что он очень дорожит знакомством с Юркой — большим бандитом — и стесняется нашей незрелости… — Мы тут большое дело готовим…

Большим делом было намечавшееся ограбление некоего «дяди Сани». (Кстати сказать, так никогда и не состоявшееся.) Дядя Саня этот сам был едва ли не бандитом, во всяком случае, в собственном доме на Тюренке, как нам донес наводчик Генка по кличке Гвоздь, у него хранились деньги и золото. Гвоздь побывал в доме во время короткого романа с одной из дяди Саниных дочерей. Дядя Саня аккумулировал довольно значительные, по словам Гвоздя, нетрудовые доходы. Каким-то образом дядя Саня был связан и с начальником тюренской милиции, приезжавшим к нему несколько раз в год обедать, и со всякой темной публикой вокруг харьковского ипподрома. Мы хотели явиться и смело вывезти все ценное в доме грузовиком, у нас был знакомый шофер, но мы подозревали, что в доме у дяди Сани хранится огнестрельное оружие. Чтоб охранить «нетрудовые доходы». Наш арсенал огнестрельного оружия ограничивался Костиным самодельным пистолетом. Однако каждый из нас, и я и Костя, могли позаимствовать для операции «Токаревы» наших отцов — офицеров.

— Пацаны вы еще… — сказал Юрка, выслушав план ограбления. — Вся ваша бодяга держится на том, что в доме есть деньги и золото. А если их нет? Если ваш Гвоздь — фраер, похваляющийся наводкой, чтоб заиметь авторитет? А вдруг он мусорило? Ты, Кот, сам сказал, что вы ему не доверяете… Нет, я на вашу туфту не подписываюсь, я старый волк, мне нужен верняк. Если вас посадят, вам по малолетству сунут несколько лет, я — рецидивист, да еще с моей статьей, хуй выйду. Плюс у меня язва, мне особая диета нужна, молочная… В тюряге я загнусь… Пошли лучше выпьем, а, молодняк? Мы встали и направились к гастроному.

Родители Юрки жили в том же дворе, что и Костя. На Салтовке двором считалась территория, замкнутая между корпусами нескольких домов, зачастую довольно обширное поле. Обычно «двор» наполняли десяток скамей, несколько столов, на них жители окраин резались в свою любимую игру домино, песочница для детей, обязательные деревья и кусты — результат субботников «озеленения». Дом, где жил Костя, смотрел на дом, где жили Юркины родители. Долго, несколько лет, просто смотрел через деревья. И было бы очень хорошо, чтоб продолжал смотреть окнами, но чтоб Костя Бондаренко никогда не встретил Юрку Бембеля…