Великая мелодия

— К писательству она пришла через театр. Было ей тогда лет шестнадцать. Только что вернулась из Улан-Удэ, где училась на рабфаке. Устроилась переводчицей в Министерство просвещения. Вызывает ее известный драматург Аюуш и просит перевести гоголевского «Ревизора». С этого, по сути, и началось. Перевела «Робинзона Крузо». Стала писать маленькие пьесы и рассказы. Играет в своих пьесах. Теперь Оюун — член нашей писательской организации. Поговорите с ней: она знает Шекспира, Шиллера, Байрона, Гете, Гейне, Толстого, Достоевского, Золя, Флобера, Бальзака, Сервантеса, Джека Лондона и конечно же всех русских классиков. В совершенстве владеет русским.

— Невероятно! Она что, княжеского рода?

— Почти что. Ее отец был учителем. Обыкновенным учителем. При народной власти его сделали министром просвещения. Он переписывался с Горьким. Встречался с ним в Сорренто. Как переводчик сопровождал делегацию Сухэ-Батора в Москву, тесно общался с ним и видел Ленина. Владимир Ильич на прощание пожелал Эрдэни-Батухану быть «мостом» между Советской Республикой и Монголией. Он стал таким «мостом».

Мы познакомились с ней. Оюун в самом деле без малейшего акцента бойко говорила по-русски. Порывшись в сумочке, она протянула Марии две контрамарки.

— Приходите в наш театр, можете даже на репетицию, если интересно. Готовим «Три печальных холма». Познакомлю с нашими молодыми талантами. Впрочем, можно начать уже здесь. Видите того парня?.. Композитор. Его зовут Дамдинсурэн. Билигийн Дамдинсурэн.

— Еще один?

— Еще. Был шофером в «Монголтрансе». Разъезжал по трактам и горланил песни…

Так мы входили в своеобразный пласт монгольской культуры, познакомились с композиторами, скульпторами, художниками, научились разбираться в монгольской живописи «монгол зураг».

Что-то во мне как бы концентрировалось: возможно, сама Монголия, с ее историей, бытом, искусством.

Образ гениального скульптора Дзанабадзара как-то отодвинулся, отошел на задний план: его история имела многовековую давность, и она отступила под напором бурной, горячей современности. Во мне сами собой рождались образы новой Монголии. Я судорожно записывал в толстую тетрадь впечатления, разговоры с аратами и партизанами Сухэ-Батора.

Постепенно в центре записей оказался образ Сухэ-Батора. Его знали и помнили многие, были живы еще сын и жена. Эта грандиозная фигура степного богатыря, вождя монгольской революции словно бы входила с каждым днем в меня все глубже и глубже, требовала осмысления. Уже тогда, не будучи писателем, я не совсем осознанно повсюду искал героические характеры. Героический характер фокусирует лучшие черты народа. Конечно же, наслушавшись рассказов о Сухэ-Баторе от Ринчена и других, я отправился в Музей Революции.

Мое внимание, помню, привлек небольшой иззубренный латунный топорик без топорища, украшенный цветочным орнаментом. Он принадлежал отцу Сухэ-Батора Дамдину, а потом перешел к Сухэ-Батору. Осенью 1892 года бедный арат Дамдин, собирая в лесу хворост, случайно нашел этот топорик. А когда через несколько месяцев жена Ханда родила мальчика, его назвали Сухэ, то есть «Топор».

Мне разрешили подержать топорик в руках — странное ощущение. Будто в вещах остается магнетизм того, кто ими пользовался.

С этого, собственно, и началось. Вскоре состоялась встреча с Галсаном, сыном Сухэ-Батора. Он оказался на семь лет старше меня, служил офицером, познакомился я и с Мягмаром, с бывшим адъютантом Сухэ-Батора. Я подарил ему трубку с огромной чашкой, в которую входило полпачки махорки. Трубку раздобыл у знакомого якута в Чите.

Мягмар рассмеялся:

— Такой трубкой можно убить кабана. Я живу в ущелье Богдо-улы, диких кабанов тьма, не дают прохода. Так что пригодится.

Комичность момента заключалась в том, что чашечки монгольских трубок микроскопические — на две-три затяжки. То была трубка для богатыря. В ответ Мягмар подарил мне свою трубку с нефритовым мундштуком.

…Незаурядная судьба, трагическая смерть Сухэ-Батора, внутреннее восхождение сына кочевника к вершинам государственной власти…

Эту судьбу невозможно отделить от многовековой истории монголов. Книга о нем должна была вобрать в себя все, вплоть до быта и легенд. Я вспомнил слова Гете о том, что в любой стране рано или поздно появляется человек, в котором полностью воплощаются черты нации, народа.