Великая надежда

– Разрешите доложить, – выкрикнул второй полицейский, – мы заметили тень в луче света.

– Разрешите доложить, – тихо сказал молодой, – она там всегда бывает, наша собственная.

– Теперь она у нас в руках, – задохнувшись, выпалил второй.

– Держите себя в руках! – крикнул полковник. Он прижал ладони к краю стола.

Мужчины беспокойно переминались с ноги на ногу. Один из них громко расхохотался. Буря швыряла в закрытые ставни косые капли дождя, словно вражеские армии.

Отворите, отворите, отворите нам!

– Закройте дверь, – сказал полковник обоим полицейским, – снаружи тянет холодом.

– Разрешите доложить, – тупо сказал молодой, – я бы предпочел оставить ее открытой. Хватит меня за нос водить. Мне через три дня на фронт идти.

– Увести его, – сказал полковник, – немедленно увести.

– Снаружи тянет холодом, – повторила Эллен.

– Молчи, – крикнул полковник, – ты здесь не дома.

– Разрешите доложить, – в изнеможении шепнул молодой, – никто из нас здесь не дома… – Его схватили.

– Дайте ему выговориться!

– Если он начал задумываться, – спокойно сказал парень.

– Больше вы ничего не имеете доложить?

– Больше ничего. – Руки его повисли вдоль тела.

– Ничего, – бессильно повторил он.

– Все, – сказала Эллен, и ее голос полетел над ним в черные переходы. Но вслед ему она не посмотрела.

Лампа качалась. Эллен нагнулась и подняла свою косынку, которая соскользнула на пол.

– Поставьте ее на середину.

Пол задрожал.

– Как тебя зовут?

Эллен не отвечала.

– Твое имя?

Она пожала плечами.

– Где ты живешь?

Эллен не шелохнулась.

– Вероисповедание – возраст – семейное положение?

Она поправила застежку. Слышно было, как дышат полицейские; не считая этого, все было тихо.

– Родилась?

– Да, – сказала Эллен.

Один из мужчин дал ей пощечину. Эллен удивленно посмотрела на него снизу вверх. У него были черные усики и испуганное лицо.

– Как зовут твоих родителей?

Эллен крепче сжала губы.

– Занесите в протокол, – рассеянно сказал полковник.

Один из мужчин рассмеялся. Тот самый, который смеялся раньше.

– Молчать! – крикнул полковник, – не перебивайте! – Его пальцы барабанили по деревянному барьеру в каком-то чужом ритме.

– Как тебя зовут, где ты живешь, сколько тебе лет и почему ты не отвечаешь?

– Вы неправильно спрашиваете, – сказала Эллен.

– Ты, – сказал полковник и поперхнулся, – ты знаешь, что тебя ждет? – Его очки потускнели. Лоб блестел. Он толкнул барьер.

– Небо или ад, – сказала Эллен. – И новое имя.

– Фиксировать? – спросил протоколист.

– Фиксируйте, – крикнул полковник. – Все фиксируйте.

– Не надо, – быстро сказала Эллен, – не надо фиксировать, а то получается какая-то фикция. Пускай слова растут, как трава в поле.

– Бумага – это каменистая почва, – испуганно сказал протоколист и, помаргивая, оглянулся вокруг. – Я в самом деле слишком много записывал, всю жизнь я слишком много записывал. – Его лоб прорезали борозды. – Когда я что-то замечал, я это фиксировал, а то, что я фиксировал, рушилось. Я ничего не оставлял в покое, ни о чем не умалчивал. Что бы мне ни втемяшивалось, я ничему не давал ходу. Сперва я ловил бабочек и накалывал их на булавки, а потом и все прочее. – Он схватил ручку и отшвырнул ее в сторону. Чернила вырвались на волю и разбрызгались по полу, темно-синие чернила высохли и стали черными. – Мне очень жаль, но я больше не хочу ничего фиксировать, нет, больше никаких фикций не будет! – Протоколист пылал. Перед глазами у него все плыло и кружилось. – Во-ды, – засмеялся он сквозь слезы, – воды!

– Дайте ему воды, – сказал полковник. – Дайте ему воды! – крикнул он.

– Воды, – улыбнулся протоколист, утешаясь. – Вода прозрачна, как невидимые чернила. Когда придет время, все станет видимым.

– Да, – сказала Эллен.

– Как тебя зовут? – закричал полковник. – Где ты живешь?

– Нужно пойти на поиски себя, – прошептал протоколист.

– Где твой дом? – спросил толстый полицейский и наклонился к ней.

– Место, где я жила, – сказала Эллен, – никогда не было моим домом.

– А где твой дом? – повторил полицейский.

– Там же, где ваш дом, – сказала Эллен.

– Но где наш дом? – вне себя закричал полковник.

– Теперь вы спрашиваете правильно, – тихо сказала Эллен.

Полковник прикрыл глаза. Когда он отвел руку от глаз, свет в караулке стал бледней. Барьер плясал у него перед глазами. «Сейчас я мог бы приказать, – с отчаянием подумал он, – чтобы этот барьер исчез».

Этот пляшущий барьер между плененными и обреченными, между взламывающими и взломщиками, этот шаткий барьер между разбойником и жандармом.

– Где наш дом? – повторил толстый полицейский.

– Молчать! – крикнул полковник. – Говорите, когда вас спрашивают.

Дождь все играл за плотно прикрытыми ставнями.

– Если кто-то хочет спросить, значит, его уже спрашивают, – бесстрашно сказал протоколист и опрокинул чернильницу.

Эллен стояла совершенно неподвижно.

– Как твое имя? – сказал полковник и угрожающе надвинулся на нее. – Кто ты такая?

– Что имена? Капканы, – прошептал протоколист. – Прячутся в мокрой траве. Что в темном саду ты ищешь? Ищу самого себя. Постой, ты ищешь напрасно. Как звать тебя? Как-нибудь…