Великая огнестрельная революция

Если же первая атака не удалась, то русские всадники столь же быстро откатывались назад – тактические приемы притворного отступления и заманивания неприятеля были ими освоены в совершенстве. В упоминавшемся выше сражении при Молодях 28 июля 1572 г. конные сотни передового полка под началом воеводы Д.И. Хворостинина притворным отступлением навели разгорячившихся татарских всадников на изготовившихся к залпу русских стрельцов и артиллеристов. Подскакав к холму, на котором окопались русская пехота и артиллерия, воины Хворостинина внезапно отвернули в сторону, и, по словам летописца, «…в те поры из-за гуляя князь Михаило Воротынской велел стрельцем ис пищалей стреляти по татарским полком, а пушкарем из большово снаряду ис пушек стреляти. И на том бою многих безчисленно нагайских и крымъских тотар побили…». Спустя несколько дней, 2 августа, в кульминационный момент сражения, когда татарские воины штурмовали русский обоз и гуляй-город, московские воеводы, выждав удобный момент, контратаковали врага. По условленному сигналу русская артиллерия открыла массированный огонь по неприятельским боевым порядкам («из большово наряду ис пушек и изо всех пищалей»), гуляй-город раскрылся, и в схватку вступили дети боярские передового полка во главе с Д.И. Хворостининым и немцы ротмистра Ю. Фаренсбаха. Одновременно с этим сам Воротынский во главе сотен большого полка, совершив обходной маневр по «долу», атаковал противника с тыла, «… да учали с нагайцы и с крымцы дело делати сьемное, и сеча была великая»⁶⁸². Не ожидавший этого неприятель, оказавшись под одновременным ударом с фронта и с тыла, побежал, нещадно преследуемый русской конницей.

Все это наглядно подтверждает тезис о том, что русская поместная конница представляла собой не разношерстную орду, а хорошо обученное и высокопрофессиональное войско, повинующееся командам воевод. В самом деле, для того чтобы закрутить смертоносный «хоровод», маневрировать полками и сотнями на поле боя, вовремя отступать и затем переходить в контратаку, наводить противника на свою пехоту и артиллерию, – все это требовало и от рядовых всадников, и от их начальных людей высокого профессионализма, дисциплины, обученности совместным действиям в составе сотен и полков. Об этом же свидетельствует также отмечаемое очевидцами наличие в русском войске множества труб и барабанов, посредством которых и осуществлялось управление войсками в бою.

Однако этого не понимали западноевропейские наблюдатели, привыкшие к «стройным» действиям своей конницы. Отказ русских вступать в ближний бой воспринимался ими как признак слабости или трусости русских. Тот же Герберштейн писал, что «…поначалу они (т. е. русские. – П.В.) нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: «Бегите, или побежим мы»…». Другой характерный пример взаимного непонимания привел в своих записках польский шляхтич С. Немоевский. Описывая случай, когда литовские наемники и русская конница вместе вступили в бой с татарами, он подчеркнул, что русские уклонились от «прямого дела» с неприятелем, тогда как литовцы врубились в строй врага, были им окружены и понесли большие потери. В ответ же на упреки русские отвечали: «А кто же это видел такую бессмыслицу – бежать к неприятелю, как будто кто у вас глаза повынимал, как вы это сделали?»⁶⁸³.

Но в наступательной войне легкое и маневренное русское войско, состоящее практически полностью из одной конницы и не обремененное, как правило, большим обозом, испытывало ли оно острую необходимость драться с противником врукопашную? Зачем и ради чего класть свои головы, когда можно отступить, перестроиться и снова атаковать противника или же измотать его «малой» войной?