Великая Охота

— Мирный торговец? — задумчиво произнесла Эгинин. — В таком случае тебя сразу отпустят, когда ты вновь присягнешь на верность. — Она подметила взгляды Домона и повернулась к женщинам с гордой улыбкой собственника: — Ты любуешься на мою дамани? Она мне дорого обошлась, но стоит каждой монеты. Кроме благородных, немногие могут похвастаться дамани, а большинство из них — собственность трона. Она сильна, торговец. Она могла бы разнести твою скорлупку в щепки, пожелай я того.

Домон во все глаза смотрел на женщин и на серебристую привязь. Он уже связал ту, с молниями, с огненными фонтанами в море, и предположил, что она — Айз Седай. Но от слов Эгинин у него в голове все разом перемешалось. Никто не сумел бы сделать такое с...

— Она — Айз Седай? — недоверчиво спросил он.

Небрежного удара тыльной стороной ладони Домон так и не увидел.

Он отшатнулся, когда окованная сталью перчатка рассекла губу.

— Эти слова не произносят никогда, — с опасной вкрадчивостью заметила Эгинин. — Есть только дамани, Обузданные, и ныне они служат столь же верно, как и имя. — От ее взгляда льдина казалась бы солнцепеком.

Домон проглотил кровь и крепко сжал руки на широком ремне. Даже будь под рукой у него меч, он все равно не бросил бы свой экипаж на убой, под мечи дюжины латников, но немало сил пришлось приложить, чтобы заставить свой голос звучать смиренно.

— Я не хотел показаться непочтительным, капитан. Я ничего не знаю ни о вас, ни о ваших обычаях. Если я совершил проступок, то по незнанию, а не по умыслу.

Она посмотрела на него, потом сказала:

— Все вы незнающие, капитан, но вы заплатите долг ваших праотцов. Эта земля была нашей, и она снова будет наша. После Возвращения она снова будет наша. — Домон растерялся, не зная, что говорить. — Неужели она имеет в виду, будто вся та болтовня об Артуре Ястребиное Крыло — правда? — и потому предусмотрительно помалкивал.

— Ты поведешь свое судно в Фалме, — он попытался было возразить, но от свирепого взгляда мигом захлопнул рот, — где тебя и твой корабль проверят. Если ты всего лишь мирный торговец, как заявляешь, после досмотра вам позволят плыть куда заблагорассудится. Естественно, после того, как вы дадите клятву.

— Клятву, капитан? Какую клятву?

— Повиноваться, ожидать, служить. Вашим предкам стоило бы помнить.

Она забрала своих людей — кроме одного солдата в простой кольчуге, которая, как и очень низкий его поклон капитану Эгинин, свидетельствовала о его низком ранге, и баркас удалился к большому кораблю. Оставшийся шончан приказов не отдавал, а просто уселся, скрестив ноги, на палубу и взялся точить меч, пока команда ставила паруса и судно медленно набирало ход. Перспектива остаться одному его, видимо, не пугала нисколько, да Домон собственноручно вышвырнул бы за борт любого матроса, который посмел бы тронуть того пальцем, поскольку «Ветка» шла вдоль побережья, а следом, немного в стороне, по глубокой воде двигался корабль Шончан. Два корабля разделяла миля, но Домон понимал: убежать нет никакой надежды, и он намерен был передать солдата обратно капитану Эгинин целым и невредимым, будто того баюкала на руках родная мама.

Переход до Фалме долог, и Домон в конце концов немного разговорил шончанского солдата. Темноглазого мужчину средних лет, со старым шрамом над бровями и еще одним рубцом на подбородке, звали Кэбан, и ко всем по сию сторону Океана Арит он не испытывал иного чувства, кроме презрения. Такое отношение заставило Домона ненадолго оставить свои попытки. Может, они и вправду... Нет, это точно безумие. Речь Кабана имела ту же невнятность, он так же глотал слоги, как и Эгинин, но если ее выговор был шелком, скользящим по железу, то у него — кожа скрипела по камню, и беседовать ему хотелось главным образом о битвах, выпивке и женщинах, которые у него были в жизни. Подчас Домон не испытывал уверенности, говорит ли тот о «сейчас и здесь» или же о том, откуда он явился. Несомненно, этот вояка мало о чем мог поведать Домону — о чем тому хотелось узнать.

Однажды Домон поинтересовался о дамани. Кэбан, сидевший перед рулевым, вытянул руку вверх и приставил острие меча к горлу Домона.

— Осторожней со своим языком, не то потеряешь его. Это дело Высокородных и совсем не твоего ума. И не моего. — Он осклабился при этих словах и умолк, вновь принявшись водить точилом вдоль тяжелого изогнутого клинка.

Домон смахнул капельку крови, выступившую над воротом, и зарекся вновь спрашивать, по крайней мере на эту тему.