Великая Ордалия

— Все великие свершения противоречивы, — нахмурившись проговорил он и повернулся к той череде панелей, на которую указывал Сорвил. — Вот смотри… видишь, между ликами славы присутствуют совсем иные мгновения… Видишь их? Отцы играют с детьми… воркуют влюбленные… несут мир жены…

Он был прав. Сцены незначительные по смыслу были вплетены в возвышенную процессию, однако получалось, что взгляду приходится напрягаться, чтобы найти их, не из недостатка выразительности, но потому лишь, что они были внеисторичны, узнаваемы только по форме. Как знаки неизбежного, неотвратимого.

— Мы теряли всё это, — продолжил упырь. — Все восторги, которые украшают суровую жизнь, удовольствия плотские и родительские… все, что вносит счастье в повседневное бытие медленно уходило в забвение. Не спеши осуждать нас, сын Харвила. Часто безумие служит лишь мерою оставшегося ума, когда живые могут положиться на одну лишь надежду.

Руки Сорвила более не чесались, они тряслись от ярости и неверия…

— Вы промотали свой разум! — В гневе он топнул ногой. — безрассудно растратили целую эпоху!

Ойнарал невозмутимо взирал на него… шранк, наделенный мудрой человечьей душой. Отсветы ближайших глазков припорашивали белыми точками его очи.

— Это говоришь не ты.

— Дурачьё! Вы отложили меч и свиток ради всего этого? Как вы могли это сделать?

Сила увещевания заставила сику вздрогнуть, однако прежнее спокойствие тут же вернулось к нему.

— Подними руки, сын Харвила… прикоснись к своему лицу.

Легкая щекотка, словно перышком, перехватила горло юноши. Он кашлянул, а потом кашлянул снова, так и не ощутив ни своего лица, ни рта.

— Я … — беспомощно вырвалось у него. Где же его лицо?

Ойнарал или кивнул или просто опустил свой овальный подбородок.

— Желание коснуться лица даже не приходило к тебе только потому, что оно само не хочет этого. Соединение происходит быстрее, когда принимающая душа остается в неве…

— Оно? — На Сорвила накатила волна паники. — Лицо… чего-то не хочет от меня?

— Прикоснись к своему лицу, сын Харвила.

Неужели, все они здесь, в его отсутствие, посходили с ума.

— Что здесь происходит, кузен? — Воскликнул он. — Что сталось со Священной Родней? И как ты можешь без стыда разговаривать о подобных вещах?

— Я все объясню… — чтобы подбодрить его Ойнарал улыбнулся. — Тебе нужно только прикоснуться к своему лицу.

Охваченный смятением Сорвил наконец поднял руки, нахмурился…

И понял, что лицо у него отсутствует.

То есть не отсутствует… но его заменили.

Полное страха сердцебиение. Пальцы его ощутили гладкую поверхность нимиля, всегда казавшегося более теплым, чем воздух. Он лихорадочно ощупал впадины и выступы металла, на всей поверхности которого были вытеснены сложные символы…

Какой-то гладкий и безликий шлем?

Чисто животная паника. Удушье. Он схватил обеими руками эту вещь, дернул, но тщетно. Она, казалось, сливалась воедино с его черепом!

— Сними её! — Крикнул Сорвил выжидавшему рядом упырю. — Сними эту вещь! Сними её!

— Успокойся, — как бы с высшей уверенностью посоветовал Ойнарал. Резные стены качались вокруг него.

— Сними её прочь!

Одной ладонью он зацепил горстку колец нимилевой кольчуги на груди Ойнарала, тем временем вторая в панике ощупывала шлем, каждый изгиб, каждую складку, разыскивая какой-нибудь шов, застежку или пряжку… хоть что-нибудь!

— Сними немедленно! — Вскричал он. — Вспомни про ваше Объятие!

Ойнарал схватил его за руку, задержал её.

— Успокойся, — проговорил он. — Приди в себя, Сорвил, сын Харвила.

— Я не могу дышать!

Сорвил задергался, как утопающий. Упырь оскалился от напряжения, обнажив влажный ряд слитых вместе зубов. Взгляд и хватка — этому сочетанию, с учётом его нечеловеческой решимости, невозможно было воспротивиться.

— Я чту Объятие моей Горы, — с напряжением проговорил он. — Нет существ более верных своему слову, чем мы, Ложные Люди, доколе это ничем не угрожает нам. Но если я сниму с тебя шлем…

Невзирая на владевшее им отчаяние, юноша увидел тень, промелькнувшую во взгляде упыря.

— Что? Что?

— Анасуримбор Серва умрет.

Хлесткие слова подломили его колени, словно сухие ветви.

Он осел на землю.

И сдался. То реальное, что было здесь, стало поворачиваться вокруг глазков, — виньетки на стенах, рельефы внутри них, детские выходки, печали смертного, всё разлетелось в прах, мусором просыпавшимся посреди жизни куда более жуткой, образы истощившейся славы, эпической дикости, терзающих небо золотых рогов, все закружилось вокруг…

Однако, облаченный в черное упырь единым движением поднял его на ноги и крикнул. — Иди! Иди вперед, сын Харвила!

И он, шатаясь, побрел между столпов торжественной дороги, замечая лишь плиты пола, сменявшие друг друга под его поношенными сапогами.

— Рвение и бдительность… — проговорил Ойнарал, шагая во мрак между двумя большими фонарями. — Только они спасут тебя. Рвение к жизни, которая принадлежит тебе, и бдительность к жизни, которая тебе не принадлежит.