Великая Отечественная: Правда против мифов

28 октября первая дальневосточная дивизия уже выгружалась в Подмосковье, а всего в оборонительном сражении и контрнаступлении под Москвой участвовало более 10 дивизий и бригад, переброшенных с Дальневосточного фронта. Без этих свежих, хорошо укомплектованных и подготовленных соединений было бы очень трудно добиться перелома в ходе боевых действий и выиграть битву под Москвой.

Однако, на мой взгляд, можно рассуждать и по-другому: Москву спас и всю «молниеносную войну» остановил и переломил Ленинград…

Не моя задача рассказывать о том, как сначала «операция “Тайфун” развивалась почти классически» (из дневника начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера); как в конце октября немцы были вынуждены приостановить наступление на две недели, и этот перерыв был равен крупному проигрышу в битве. Ибо в тылах Советского Союза ковался меч возмездия — шло формирование новых армий, и уже не только Время, но и Распутица, и Господин Мороз работали на нас.

Возобновив наступление в середине ноября, через десять дней немецкие войска выдохлись. Генерал-квартирмейстер генштаба вермахта Вагнер докладывал Гальдеру: «Наши войска накануне полного истощения материальных и людских сил»^{187}. 3 декабря командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок отметил в своём дневнике: «Судьбу сражения решит последний батальон»^{188}.

Теперь представим себе другую картину: Ленинград капитулировал… И тогда уже не «последний батальон», а многие осаждавшие Ленинград дивизии немцев, финнов и испанцев, многие сотни самолётов, тысячи танков и орудий пополнили бы наступавшие на Москву войска группы армий «Центр». Если бы это случилось всего на пару недель раньше, а не в начале декабря, Москва могла пасть. Но этого не произошло. Зато в сражение, изменившее весь ход Великой Отечественной, были введены свежие резервы советского командования из Сибири, Урала и Дальнего Востока… Вот что значат на войне две недели, а порой — всего несколько дней!..

Я думаю, что СССР выиграл бы войну всё равно, ибо располагал гораздо более значительными людскими, материальными и духовными ресурсами для затяжной войны, чем Германия… Гитлер всё-таки плохо соотнёс пространство и силы, атаковав Советский Союз.

Для меня кажется очевидным, что стратегия «блицкриг» забуксовала и потерпела крах ещё под Ленинградом, хотя окончательно ясно это стало после сокрушительного поражения фашистов под Москвой: ведь группа армий «Центр» насчитывала более 2 млн. солдат и офицеров…

Это было начало конца фашистской авантюры, о котором Гитлер вовсе не думал, нападая на Советский Союз. Но, видимо, стал задумываться о возможности трагического исхода уже вскоре после начала войны, когда однажды, ещё в середине октября 1941 г., признался в кругу приближённых: «22 июня мы распахнули дверь и не знали, что за ней находится…» Вырвалось из подсознания фюрера, сболтнулось по нечаянности, а ведь и правда — не знали…

Повторю слова Сталина, которые Жуков передал своим генералам, отправляясь на Ленинградский фронт: «…либо отстоите город, либо погибнете там вместе с армией, третьего пути у вас нет».

Понимал ли Сталин, какую задачу он ставил Жукову? Безусловно. Он говорил о победе любой ценой. Это был приказ всем войскам, защищавшим Ленинград, всем его жителям, находившимся в блокаде. В высшей мере жестокий приказ.

Жестокость… Что и говорить, куда как приятней слыть в народе руководителем добрым, гуманным и милосердным, чем безжалостным и беспощадным, суть — жестоким.

Однако задумаемся, о ком — о какого масштаба личностях мы сейчас рассуждаем? О какой мере ответственности, возлежащей на этой личности, говорим?

Для абсолютного большинства людей, за исключением самого малого их числа, нет никаких препятствий быть добрыми, сочувствующими, сострадательными всегда, во всём и ко всем. А вот поди ж ты, везде и каждый божий день мы встречаемся с необъяснимой свирепостью, бессердечием, т. е. с жестокостью как порождением то злого ума, то трусливого сердца, то жажды сладострастия видеть другого униженным, а то и мёртвым… Если это не так, то кем же тогда, спрошу я, до отказа набиты тюрьмы России, как не жестокими существами?