Великая Перемена (и прочая ложь) - Джо Аберкромби

Метелло возмущённо охнула, не выпуская гребень изо рта. Лизбит скривилась: — Пытается нашу госпожу в отрепья обрядить, — процедила она сквозь зубы.

— Прикажете отказать в оплате? — спросила Зури, выпрямляясь.

Леди Савин раздражённо вздохнула, мышцы её плеч напряглись, поднялись и опали: — Заплатите ей половину. Ради прежних заслуг. Но больше заказов она не получит.

— Как прикажете, миледи, — отозвалась Зури, делая пометку в книжке.

— Что мне с ним делать? — спросила Фрайд. Если смотреть на него, как гардеробная служанка Савин дан Глокта, стежки были просто позором. А если как девушка, выросшая по ту сторону Арок — клянусь Судьбами, это всё равно было чудесное платье. Она подумала о том, что почувствовала бы её мать, просто прикоснувшись к такой ткани.

— Леди Савин не может это надеть, — отрезала Зури. — И никто не должен видеть то, что она могла бы носить. Сожгите его. — Она направилась к двери. — И принесите синее.

Камень

Этого не могло быть.

Никто и никогда ничего не находил здесь, в верховьях, у самого начала прииска. Разве что мозоли да солнечные ожоги.

Этого не могло быть. Неужели такой большой?

Но чем дольше Фарис всматривался, тем сильнее убеждался. С одного бока камень покрывала серо-зелёная порода, но, Господи, когда он осторожно перевернул его граблями, то увидел, что это чистейший кристалл — яркое солнце играло на его влажных гранях.

Этого не могло быть. Но что же это тогда?

Он ревниво склонился над находкой, чтобы другие мальчишки, работающие в его яме, не заметили. Никогда прежде он не видел камня даже в десять раз меньше этого. Когда он поднял его с края воды, со всем благоговением, с каким берут святыню, его дрожащий кулак едва смог сомкнуться вокруг находки.

Фарис поднял глаза, сердце стучало в ушах, но ближайший охранник дремал в тени валуна, откинув голову, надвинув каску на лицо и лениво отмахиваясь от мух. Стражники в этом конце прииска никогда не следили внимательно. Ведь здесь отродясь ничего не находили.

Сколько раз после очередного дня, ломающего спину, стирающего кожу и обжигающего солнцем, он мечтал прокричать эти волшебные слова? «Я нашёл!» Слова, которые могли принести ему несколько сытных обедов и остаток дня отдыха. Но сейчас он подумал, что это слишком скудная награда за такой камень. Хафедие даст куда больше. Все мальчишки так говорили. И ради такого камня стоило рискнуть.

Фарис сглотнул пересохшим горлом и спрятал камень в набедренную повязку, где тот устроился, холодный, мокрый и тяжёлый, прижавшись к яйцам. Затем подобрал какой-то другой камень, обычный кусок гравия, каких тысячи в его яме, миллионы по всему прииску, глубоко вздохнул, собрался с духом, бросил грабли и завопил:

— Я нашёл!

Сотни завистливых глаз уставились на него, когда он карабкался по тропинке, высоко держа этот никчёмный камень. Вдоль медленного течения реки, перегороженной, направленной по каналам и разделённой на мерцающую россыпь всё более широких, всё более мелких запруд, заполненных детьми, стоящими по щиколотку, по колено, по пояс в холодной горной воде — копающими, гребущими, просеивающими, с натёртой и сморщенной от влаги кожей, согнутыми от долгих дней работы в наклон. Надсмотрщик широким шагом двинулся ему навстречу, его покрытый испариной лоб нахмурился, демонстрируя интерес, он схватил кусок гравия и жадно поднёс его к свету, пока Фарис гордо поглядывал на других мальчиков.

— Это ничто, — надсмотрщик отшвырнул камень, и тот затерялся среди сотен, тысяч, миллионов других. Затем он наотмашь ударил Фариса по лицу и сбил его с ног.

Фарис сидел на земле, щека горела, во рту появился привкус крови.

— Простите, господин. Простите, — но надсмотрщик уже отвернулся. У него были ещё десятки камней для проверки и десятки других мальчиков, которых нужно было ударить.

Один из старших ребят в прудах внизу склона презрительно фыркнул:

— Чёртов дурень, — и вернулся к своим граблям.

Фарис поплёлся прочь, понурившись, вытирая окровавленный рот и стряхивая мокрый песок с волос, качая головой, будто не мог вынести этого позора, в то время как всё внутри пело от возбуждения. Он заставил себя идти медленно, а не бежать, когда приблизился к Хафедие, сидевшей на корточках возле своего ведра с водой, и бросил на неё взгляд исподлобья. Тот самый многозначительный взгляд, и она ответила таким же, протягивая ковш.

Он пил, и, убедившись, что никто не смотрит, вытащил камень из повязки и опустил в ковш, когда отнимал его от губ. Увидев размер камня, её глаза на мгновение расширились, прежде чем она опустила ковш обратно в ведро и едва заметно подмигнула. Затем встала, отряхнула ладони и, закинув ведро на плечо, молча направилась к воротам в заборе.

Каждый вечер после работы охранники раздевали всех детей догола и обыскивали их волосы, заглядывали в рот, заставляли приседать и кашлять — но ни разу не заглянули в это ведро. Возможно, они были глупцами. А может, Хафедие платила им, чтобы не заглядывали.