Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920

   Во-первых, это могло объясняться огромной задержкой, с которой городские события доходили до русской деревни. Разбросанность сел и деревень по обширной Восточноевропейской равнине, делавшая невозможной надежную связь; приходившие издалека слухи, то правдоподобные, то невероятные; и, наконец, боязнь местных властей сообщить о революции – все это помогло сделать деревню пассивным наблюдателем. Даже в такой развитой губернии, как Тверская, расположенная между двумя столицами, «новость о революции широко распространилась только в середине марта»; крестьянам говорили, что «все еще может измениться и вернуться к старому». В Смоленской губернии известие о революции «передавали друг другу шепотом, боязливо озираясь по сторонам, боясь соседей, родственников, даже самих себя». В Чекуевском уезде Архангельской губернии священник долго продолжал молиться за «благочестивого самодержца», а полицмейстер надел новые эполеты, стремясь подкрепить веру в стойкость старого режима. В Уфимской губернии до людей с большим опозданием дошли крайне туманные слухи о том, что «солдаты и часть рабочих выступили против царя и тот бежал, бросив трон»¹.

   Однако в некоторых деревнях революционные лозунги подхватили сразу же. Прозвучал набат, и люди сказали: «Свобода объявлена всем, и теперь нас никто не будет угнетать». По улицам сел и деревень шли толпы с криками «ура!» и арестовывали старост, бурмистров, «объедал», «кулаков», урядников и местных землевладельцев. Избирали делегации для отправки в уездный город и создавали временные комитеты самоуправления. В некоторых местах эти комитеты по собственной инициативе начали проводить подворные переписи запасов зерна, фуража и скота².

   Случаи, когда крестьяне пытались свести старые счеты с помещиками, были очень редкими. Для этого требовались особенно болезненные воспоминания. В деревне Березовка Тамбовской губернии крестьяне выкопали труп местного помещика Луженовского, сожгли его и развеяли прах по ветру[14]. Но общее чувство было совершенно другим: все стремились забыть прошлое и думали только о светлом будущем. Даже сельские большевики, которым внушали мысль о банкротстве Февральской революции и превосходстве Октябрьской, живо описывали первые месяцы свободы:

   «Многие ездили в город, чтобы получить точные сведения о происшедшем. Каждый привозил обратно несколько газет, которые без конца перечитывали, и люди каждый раз радовались... Казалось, деревня возродилась и повеселела... С первых дней революции крестьяне воспрянули духом и почувствовали, что теперь жизнь станет лучше»³.

   «Люди поздравляли друг друга, целовались, как на Пасху, и говорили: «Наконец-то настал светлый праздник». Все нарядились как на ярмарку. В нашей деревне три дня праздновали падение самодержавия и приход свободы»⁴.

   Деревня трогательно благодарила революционный город, выражала ему свою поддержку и готовность последовать его примеру. Она в наивных выражениях говорила спасибо Временному правительству и Совету «за проделанную ими работу», благодарила петроградских рабочих и гарнизонных солдат, поддержавших революцию. Не оставляя своих вековых мечтаний о земле, крестьяне надеялись, что «все как-то образуется по справедливости», что землю передадут крестьянам «без обиды для помещиков» и что владения последних будут использованы для всеобщего блага. Если помещик не угнетал своих крестьян и пытался наладить с ними добрососедские отношения, крестьяне охотно шли ему навстречу и искали способ облегчить его переход к новой трудовой жизни с помощью какого-нибудь временного компромисса.