Великая сила молитвы

Иногда я приходила к ней в гости, и мы за бутылочкой хорошего вина подолгу сидели, разговаривали, постепенно переходя к песням и частушкам, благо последние я могла на ходу сочинять.

В одно из таких застолий я предложила моей подруге покреститься в нашей православной церкви. Руководствовалась я по тогдашнему обычаю соображениями весьма примитивными: если нам здесь хорошо, то там мы можем попросту не встретиться, ибо я христианка, а она лютеранка. И это неправильно. Она обещала подумать. Потом я какой-то тост произнесла и, кажется, о своем предложении забыла.

Жизнь молодой женщины, тем более моей профессии, до отказа наполнена разными событиями, порой даже не успеваешь им оценку дать – хорошие они или плохие. А бывает так, что со временем ты полностью меняешь к ним отношение.

Я упустила тот момент, когда она заболела. Помню, стоял декабрь, и было очень холодно, я пришла навестить и впервые увидела ее волосы седыми, до этого она их всегда тщательно красила. Болезнь показала ее истинное лицо, с чертами благородства и какого-то высшего знания. Она привычно суетилась, угощая меня. А потом села и неожиданно произнесла:

– Ты знаешь, Оленька, я раньше думала принять православие, но не решалась. А тут посмотрела на тебя и твое окружение и поняла, что только вера вас по-настоящему скрепляет, ведь это же больше, чем дружба. Вы в любое время звоните друг другу, вместе ездите в разные места, и вам всегда интересно, но больше всего ценно в вас то, как вы разные беды переносите. Вера – это самое ценное в человеке. Когда она есть, он похож на дорогой бриллиант и в нем чувствуется связь со всеми святыми, мучениками, предками. А еще она очень помогает. Православному потеряться практически нельзя… а вот о других я сказать то же самое не могу, хотя за свою жизнь кого только не лечила. Мне неудобно просить, но сейчас, когда я больше двух месяцев не выхожу из дома, я поняла, что если и протяну еще какое-то время, то только с верой во Христа, и уходить мне будет не страшно. Как медик, я знаю, продержусь не больше трех месяцев, а если стану христианкой, Господь мне дни может продлить до года и больше. В моей практике такие случаи были.

Сказать, что я была потрясена, ничего не сказать. Вдруг стало плохо. Когда писатель пишет, что мир рушится, это означает, что люди, вещи и события становятся другими или исчезают вовсе. И это больно. Перемены – это когда болит, впрочем, настоящие муки тогда были еще впереди.

Стало меняться все вокруг. То, что раньше казалось простым, сделалось вдруг непростительно сложным. Несколько раз крещение откладывалось по причине обострения болезни и занятости священников. Я злилась, суетилась, жаловалась, еще не понимая, что сражаюсь не с конкретными фигурами, а с представителями другой реальности.

Но Бог милостив. В день Спиридона Тримифунтского священник добрался-таки до квартиры, в которой тихо угасала жизнь. Как оказалось, молодой батюшка в прошлом был студентом мединститута, он даже шутливо примерил медицинскую шапочку и нашел, что она ему не идет, когда ее носил – был безбородым и безусым…

Я, плотно закрыв дверь, ушла в другую комнату, но коврик оказался прижатым, и дверь в самый сокровенный момент исповеди распахнулась, и, побежав закрывать ее, я услышала:

– Вы аборты делали?

– Да, а как же…

– Прости Господи…

– Ну знаете, – продолжала собеседница, – я недолго абортировала – года четыре. Это тысяч восемь примерно, мы три раза в неделю оперировали – понедельник, среда, пятница. Потом я сказала: все, не могу больше, пошлите меня переучиваться на кого-нибудь, только бы лечить, а не убивать, лечить какие угодно болезни, тогда мне разрешили поменять квалификацию, решили, что я немного того, я же некоторых пациенток отговаривала от этого шага, а это для советского врача непростительно.

– Восемь тысяч человек – это целый город! Вы убили целый город…

Я покаялась батюшке в том, что стала невольной свидетельницей чужой тайны, и он, сняв с меня епитрахиль, коротко произнес: «Напиши, что слышала».

Так у меня появилась первая крестница с именем Надежда. По странному стечению обстоятельств, когда-то родители хотели мне самой дать это имя, но передумали, решив, что новая жизнь – плод совместной любви, будет надеждой при любом имени. А новоокрещенная Надежда, прожив еще около четырех лет, благополучно отошла в мир иной, отпевала я ее уже заочно, потому что жила в другом городе и не было возможности присутствовать на похоронах.