Великая слава Руси. Книги 1-7

— Где собирал ополченцев-то? — допытывался Юрий Всеволодович. Хотелось спросить обо всем сразу, что известно братаничу, и страшно было: слишком уж необычен вид у Митьки, всегда веселого, оскаленного в редкозубой улыбке. Сейчас он сидел, старообразый, забыв снять шубу, и не глядел на дядю.

— Собирал я их по дороге, — обстоятельным голосом сказал племянник.

— Как грибы, что ль? — раздражился великий князь.

Дмитрий медленно усмехнулся и стянул повязку. Багровый вспухший кровоподтек занимал всю щеку и скулу. Глаз тоже заплыл и слезился.

— Эк, чем это тебя? — невольно посочувствовал Юрий Всеволодович.

— Палицей слегка прикоснулись, дядя. А зубы выбиты сбоку, мочи нет говорить.

— Где ж это было? Татары — тебя? Ты их видел?

— Свои приложились в толчее… А воев я собирал так: со мной пошли раненые и обожженные, кои могли идти, а кои не могли, тех мы оставляли у дорог замерзать.

— Почему обожженные? — пересохло спросил Юрий Всеволодович. — Ты откуда прибыл?

— Я был везде, — сказал Дмитрий и впервые поднял замокшие слезами глаза на великого князя.

— Я знаю, они Рязань взяли, — поспешно вставил Юрий Всеволодович.

— Рязань взята в осаду шестнадцатого дни декабря, пала двадцать первого. Исчезло богатство ее и отошла слава — только дым, головни и пепел. Ни пения, ни звона — церкви все изгорели. Остался жив один князь Ингварович и нашел среди трупов мать свою, великую княгиню и снох и так кричал и рыдал, что пал на землю как мертвый. Едва его отлили и на ветру отходили. И с трудом ожила его душа в нем. А все это мне сказывал ученый дьяк рязанский, притекший по зиме и морозу во Владимир, не в силах зрети мучений рязанских и слышати вопли ихние. И все были уже в страхе.

Отвернув лицо в угол, князь Дмитрий говорил ровно, будто Псалтырь читал.

Юрий Всеволодович слушал не перебивая, наконец спросил безголосо:

— А что ж во Владимире? Стоит ли он?

— Сын твой Всеволод разбит под Коломною и притек во Владимир.

— А Москва? — стиснуто выдохнул Юрий Всеволодович.

— Взята на копье.

— Но Владимир стоит?

— Взят на щит.

Юрий Всеволодович схватился за лицо руками, прижав пальцами глаза, и огненная тьма заплясала искрами перед ним.

— Митька-а! — взревел на лавке Святослав. — В безумстве ты! Не может такое правдой быть! Зачем дьяка рязанского слушаешь? Я давно проснулся и все понял. О-о, сынок, кто ж тебя так? Кто лик твой на сторону своротил? Брат, радость у меня: сын, вот он, удалец мой!

Святослав сполз с лавки, пошел на коленках к сыну. С размаху обнялись. Замерли в бесслезной горечи.

— Митя, скажи не тая, как есть! — хриплым шепотом попросил Святослав.

— Владимир сожжен и разграблен, батюшка. Три дня горел.

— Весь?

— Дотла. Одне соборы стоят закопченны.

— А… народ?

— Жители взяты в плен или истреблены. Неделя прошла, а пожарище все тлело и выметывало, если ветром раздует. Подойти близь не можно, таким жаром попаляет.

— Всеволод жив ли? — глухо спросил Юрий Всеволодович сквозь ладони.

— Ударила его стрела через броню под сердце. У Ирининых ворот было.

Великий князь, застонав, уронил голову на стол.

— С таким великим звуком приступили, что земля сама всколебалась от шуму и трескоты и от вопу человеческа. Яко мурины, страшны и зловидны, яко враны кричали. На приступ же гнали впереди себя плененных, понуждая их биться с нами. А кто отказывался или пытался бежать, тут же убивали, — продолжал Дмитрий. — Мостовые даже горели. Но жены и дети и старцы, мужскую доблесть восприняв, нечестивых побивали, кто чем мог.

— Но другие-то мои сыновья уцелели? А супруга моя? — Юрий Всеволодович поднял молящие глаза. — Я не верю. Быть не может.

Дмитрий с помощью отца начал стаскивать шубу.

— Но ты-то ведь спасся? — бормотал Святослав. — Может, и они? Ты на коне сбежал?

— Я на четвереньках спасся. Как сбили меня, я промежду ног, согнувши, уполз, червем извиясь. Думал, стопчут. Но бились в воротах — они сразу в четверо ворот хлынули, — а я был у Волжских, взлез на стену и выпал в сугробы на обрыве у Клязьмы. Никто не углядел меня. Отлежался.

— Страшны татары? Какие они? — вдруг спросил мече-ноша, до того немо и остолбенело присутствовавший здесь.

— Маленьки ростом и злобны. Рожи темны и словно бы рябы, а щеки надуты, глаз не видать. И визжат пронзительно. Мы потом сбились на стрелке Лыбеди со Клязьмой полуживые сбежавшие, в крови, как псы порванные, а один из Посада на снегоступах утек, пока Серебряные ворота еще были свободны. Но он потом умер. А я его лыжи взял. Месяц к вам добирался. Всего и не пересказать. Чудом прорвался. Просто чудом.

— Племя поганское, дьяволом рожденное! — ругался Святослав. — Помет собачий!

— Так что же? Всему конец? — сказал великий князь, бессмысленно глядя на всех и никого не видя.

— Мы остались одни. Совсем одни. — Дмитрий беззвучно затрясся, скривив разбитый рот.

Глава пятая. Враги