Великая Смута

Есть предположение, что эта перемена в отношении малолетнего великого князя к своему окружению была в какой-то степени спровоцирована Глинскими, которые тут же заполнили собой образовавшийся вокруг престола вакуум власти. Те самые Глинские, что при Шуйских даже не смели заикаться о своих правах, в кои-то веки получили возможность не то чтобы поуправлять государством, но, по крайней мере, небезвыгодно попользоваться своим родством с великим князем. Хотя нужно сказать, правление Глинских положительно повлияло на внешние проявления авторитета верховной власти. Ивана прекратили унижать и оскорблять, его окружили вниманием и даже подобострастием. Однако, попустительствуя дурным наклонностям князя-отрока, Глинские не забывали и о собственных интересах. Они повсюду расставляли наместников из числа своих приверженцев, переселившихся из Литвы, Южной Руси и Северской земли. Те, в свою очередь, чувствуя высокое покровительство, где только могли, обогащались за счет народа, позволяя себе при этом разного рода бесчинства и своеволия. При них с новой силой распространились мздоимство, насилие и грабежи. Случавшиеся время от времени опалы бояр либо носили отпечаток мести за прежние обиды, нанесенные великому князю в детстве, либо являлись результатом интриг новых временщиков. В немилости оказались бояре Иван Кубенский, Петр Шуйский, Александр Горбатый, Дмитрий Палецкий, Федор Воронцов. Уже тогда стали проявляться несдержанный характер молодого государя, его самодурство и деспотизм. Считая себя полновластным хозяином земли Русской, а всех населяющих ее людей — своими рабами, он, не особо задумываясь, выносил смертные приговоры одним и жестокие наказания другим. По его приказу, в частности, были задушены князь Трубецкой и сын Ивана Овчины-Оболенского Федор, участник молодецких забав государя. По его приговору были казнены князь Кубенский и два брата Воронцовы, ложно обвиненные в подстрекательстве новгородских стрельцов к неповиновению. А всего по распоряжению тринадцатилетнего мальчишки было казнено восемь человек. Много это или мало? Если для Европы с ее Людовиком XI, «художником пыток», с Владом Дракулой, боровшимся с бедностью и болезнями посредством массового сожжения больных и бедных, с Чезаре Борджа, средневековым исчадием ада, восемь человек были сущими пустяками, то в Московской Руси, где за все время правления Ивана III и Василия III насчитывалось меньшее количество смертных приговоров, такое количество казненных вельмож шокировало общественное мнение. Мы уже не говорим о таких «шалостях» государя, как паление бород псковским жалобщикам и поливание их горячим вином, что попало в летописи как пример изощренного злодейства.

Но зло есть зло, а жестокость есть жестокость. В отличие от зла, жестокость с большим успехом может рассчитывать на объяснение и понимание. В критической ситуации именно жестокость может оказаться единственно правильным средством исправления положения. Хотя нельзя сказать, что все эти убийства и опалы носили крайний характер и ситуацию невозможно было исправить другими способами. Многомудрый митрополит Макарий, понимая это, по мере возможности смягчал их последствия. Тем не менее мы должны признать, что жестокость принесла свои плоды: бояре поняли, что их самовластию приходит конец.

Все течет, все изменяется. На внутриполитической арене появляются новые «игроки» и реанимируются старые. Вновь звучит голос Максима Грека, находящегося в заключении. Его усилия, направленные на объединение всех православных церквей, его критика церковных и светских вельмож, подвергающих бедных людей жестокой эксплуатации, его призывы к установлению справедливости на земле находят живой отклик как у церковнослужителей, так и у мирян. Вновь возникает вопрос о соотношении церкви и государства, священства и царства. Если Максим Грек, священник Ермолай, монах Артемий отдавали приоритет священству, то бывший подданный польского короля Иван Пересветов был горячим идеологом самодержавия и сильного центрального правительства. Дворянин же Матвей Башкин, будучи одним из первых оппозиционных правительству публицистов, не только критиковал крепостнические порядки, но и ставил под сомнение ранее неприкосновенные догматы Священного Писания.