Великая смута

Снегур был смелый и мужественный. Тем не менее попросил Верховный Совет обезопасить его жизнь. Заметив в конце: «Я дважды уже обращался по сему поводу в Комитет госбезопасности, не получил ответа». В таких случаях древние говорили: «Кто нами руководит: собака хвостом или хвост собакой?»

После жаркого лета 1991 года я в Молдове больше не был. Однако все эти годы внимательно следил и продолжаю следить за тем, что там происходит. Уточняющую информацию получаю от друзей, из печати, порой, и из молдавского радио. А тут как-то на досуге провел социологический опрос среди молдаван. Для того мне не пришлось ехать на Днестр.

В московском околотке, называемое Матвеевское, есть рынок, где базарят главным образом молдаване под присмотром зорких кавказцев. В погожий денек прошел я вдоль торговых рядов с хозяйственной сумкой на плече и с журналистским блокнотом в кармане. Своим респондентам задавал стереотипный вопрос: «Как в Молдове нынче живется?» Все, будто сговорившись, отвечали тоже стереотипно: «Ну май реут мулт» (в переводе: «Намного хуже»). Торговка Зина, безработная учительница из Теленешть, дала несколько развернутый ответ:

— Пусть раньше не так свободно было, зато беспечно жили.

Я уточнил:

— Что ж, теперь всем одинаково плохо?

— Да, пожалуй что, русским потруднее будет.

Нас окружили ее компаньонки. Шептались: «Чего ему (мне) надо? Чего он хочет?»

— Товарищ спрашивает, как в Молдове живут его русские друзья.

Переглянулись. Зашушукались. Проворней всех оказалась чернобровая молодка:

— Русские в Молдове кому-то сильно мешают.

— И вам тоже?

— Мне лично — нет. Сердят тех, кто возвысился. Политика! — и многозначительно переглянулись.

Подняла палец над головой:

— Да вы лучше нашу Катерину поспрашивайте. Она русачка, ее же больше касается.

И как невидимка растворилась в толпе. Мы с Катериной остались с глазу на глаз.

Завезли Катю в этот край, как и меня, родители.

— Мы не чувствовали здесь себя иностранцами. Через год я болтала на молдавском не хуже, чем на русском.

Биография стандартная: школа, техникум, замужество. Муж Захар из местных, потомственный крестьянин из Аннен. Работал в мелиоративном отряде экскаваторщиком. Многим полям вернул плодотворную силу. Через какое-то время их семье представилась возможность перебраться в столицу. При этом Катерине пришлось поменять профессию. Устроилась техническим контролером на телевизорном заводе «Альфа». Тут ее и застала, как она выразилась, заваруха.

Мне интересно было узнать мнение об известных событиях человека, далекого от политики. Мои-то впечатления о «заварухе» были, с одной стороны, уличные, а с другой — кабинетные. А что происходило внутри трудовых коллективов?

— Тогда всем головы закружили, — в сердцах молвила моя землячка. Похоже, по прошествии уже стольких лет она не может простить себе то ли оплошности, то ли прегрешения.

Одна из товарок подавала издали какие-то знаки. Досадливо отмахнувшись, она продолжала.

— Наша «Альфа» превратилась в барахолку. По цехам торговали тележками своего производства и телевизорами. Шел безудержный дележ товарного дефицита. Его получали за свою продукцию, обмениваясь с другими заводами и фабриками. Стоял жуткий галдеж. Все перегрызлись. Право на первоочередное приобретение вещей имели те, кто ходил на сходки народного фронта и участвовал в уличных беспорядках. А кто на приманку не поддавался, тех порочили, вычеркивали из списков очередников, охаивали, унижали. Просто выкуривали с предприятия.

Выяснилось, что гендиректор Трачевский был ярый противник разбазаривания заводской продукции. Ячейка народного фронта взялась Вадима Сергеевича приструнить. Ему в вину поставили анекдотическую нелепицу: он-де не имеет права руководить заводом «национального уровня», ибо плохо владеет молдавским языком. Совет трудового коллектива (СТК), наделенный законодательными полномочиями, вынес гнусное решение: превосходного организатора и талантливого инженера освободить от занимаемой должности.

После ухода Трачевского дела на заводе пошли через пень-колоду. Возникла междоусобица. Многие считали себя обиженными, обделенными. Работа не клеилась. По территории шныряли какие-то субчики с крутыми затылками и бегающими глазами. Говорили: боевики. Тут их было гнездовье.

Часто видели на «Альфе» предводителя народного фронта Иона Ходыркэ. О нем знали, что это поэт, да непростой — официозный, автор верноподданических виршей. На все лады эксплуатировал, между прочим, образ вождя мирового пролетариата. А стал главным антисоветчиком.

— Значит, притворялся, лгал, народ обманывал, — громким шепотом проговорила Катерина.

Из-за угла продовольственной палатки снова высунулась голова подружки.

— Ой, много лишнего я вам наговорила. Сама же о вас ничего не знаю.

Пришел черед моей исповеди. Наши биографии были схожи. После школы в Комрате — Кишиневский университет. Стал газетчиком. Работал в Каменке, Оргееве. Но потянуло все же в Россию. Однако до сих пор дышу неровно, когда слышу молдавскую речь.

Лицо Катерины впервые осветила ласковая улыбка.