Великая сталинская империя

Усиление идеологической обработки сознания, как населения завоеванных территорий, так и местных левых движений, в советской внешней политике сочеталось со стремлением еще более упрочить международный авторитет СССР, расширить сферу советского влияния в Европе. А расширений идеологического влияния в капстранах можно было добиться только активизацией пропаганды преимуществ социалистического строя и образа жизни. Поскольку образ жизни после разрушительной войны в СССР покоился на руинах народного хозяйства западных территорий Союза, на нехватке продовольствия, то этот вопрос в московских пропагандистских материалах для радио и прессы рассматривался лишь частично — с позиций энтузиазма советского народа, «вдохновенно, под мудрым руководством родной партии взявшегося за восстановление страны». («Правда», 11 июня 1945 г.) Основной поток пропаганды на Запад заряжался умеренными статьями с общими фразами о могуществе социалистической державы — главной победительницы в битве с фашизмом.

С окончанием войны перспективы советской зарубежной пропаганды были туманны. Кремлевские идеологи встали перед дилеммой: в каком направлении ее вести — то ли по прежнему курсу «классовой борьбы и противостояния империализму», то ли выбрать тон дипломатичного сотрудничества с союзниками, деликатно поддерживая (без экстремистских выпадов в адрес западных правительств) международное рабочее движение.

В сторону сохранения прежней конфронтации с Западом наших ведущих идеологов подталкивали выработавшийся «инстинкт подозрительности к коварному империализму, классовому врагу», охранительные интересы МГБ и идеологических «кардиналов» ВКП(б), угроза расшатывания социалистической морали внутри СССР вследствие длительных контактов массы советских военнослужащих с союзниками в годы войны; наконец, на противостояние с Западом подвигали обостряющиеся расхождения во взглядах с союзниками насчет послевоенного устройства Германии и всей Европы.

В сторону смягчения, демократизации пропаганды своих идей кремлевское руководство склоняло теорию рузвельтовского мирного сосуществования, правительственная заинтересованность в американской помощи для возрождения разрушенной страны, а политики рассчитывали добиться мирного раздела сфер влияния. Были здесь замешаны и ведомственные интересы в дальнейшем развитии контактов с Западом для плодотворного, взаимовыгодного обмена в первую очередь инженерно-техническими и научными достижениями. Оценивая достижения СССР в мировой политике на волне победы над фашизмом, даже ортодоксальный Жданов сказал в начале 1946 года: «Мы имеем возможность проводить и отстаивать нашу внешнюю политику в условиях несравненно более благоприятных, чем до сих пор». (РГАСПИ, ф. 77, on. 1, д. 975, л. 80).

Да, действительно, будь Сталин менее закомплексованным на классовой борьбе и категорическом неприятии империализма, СССР мог бы с успехом реализовать свой богатый накопленный политический капитал. Но тогда это был бы уже не Сталин с его диктаторской психологией и мировоззрением. Намного больше сторонников нашлось у таких грубых, не очень образованных идеологов, как начальник Совинформбюро С. А. Лозовский, который в мае 1946 года, когда отношения с союзниками стали заметно ухудшаться, самоуверенно заявил на совещании армейских пропагандистов-международников: «…битие определяет сознание, — с юморком расторопного вышибалы трактовал он политику уважения советской силы, — и то, что мы набили морду, это усвоено многими, и они начали представлять себе, что Советский Союз представляет силу, а силу всегда уважают, любят или не любят, это другой вопрос, но всегда уважают». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 870, л. 97–98).

Акции СССР на международной арене повысились бы благодаря симпатиям местного населения освобожденных стран Восточной Европы. И к 1946 году эти симпатии еще не угасли, поскольку еще не началась повальная социализация хозяйства с параллельным введением просоветских правоохранительных органов. Что же касается просоветских симпатий на Западе, то к началу 1946 года они заметно охладели вследствие активизации там антисоветской пропаганды, публикации достоверных данных о насилии и беспределе, творимых войсками и спецслужбами СССР на захваченных территориях. В западной агитации были и надуманные эпизоды, предвзятые оценки, искажение фактов, но было и начало правды о советской гнетущей действительности, которую освободители занесли в Восточную, более цивилизованную и демократическую по духу Европу.