Великая сталинская империя

Часть исследователей склонны считать, что все же инициаторами холодной войны были реакционные западные политики и идеологи, а советские оккупационные власти и сам Кремль в эти послевоенные месяцы находились в нерешительности по поводу определения основной пропагандистской стратегии и тактики. Факты беспредела, имевшие место в оккупационной зоне, можно было пресечь, будь на это только суровое слово Сталина. Но он многое в этом вопросе передоверил генералам-администраторам и НКВД, которые под фанфары победы занялись стяжательством и вывозом награбленного в СССР.

Обдумывая изменение настроения западной прессы в сторону конфронтации, многие советские идеологи считали, что это — следствие «страха реакционных кругов перед победоносным шествием социализма по Европе». А между тем антисоветские страхи с буржуазных верхов перекинулись на обывателей и предпринимателей. Причиной было массовое бегство с оккупированных Советами территорий представителей зажиточных слоев населения, в том числе и имущей интеллигенции. И вот в этом, абсолютно невыгодном исходе, были прежде всего повинны советские коменданты и политорганы с их классовой теорией, повальными обысками под предлогом поисков антисоветских элементов и фашистов, изъятием ценностей у буржуазии всех рангов.

Активное участие в этих «экспроприациях нового времени» принимали вооруженные представители левых сил, служившие проводниками и наводчиками для НКВД на оккупированных территориях. Известно немало фактов, когда изъятые ценности полностью не поступали в казну устанавливавшихся социалистических режимов, а каким-то (понятно каким. — Авт.) образом оказывались затем в СССР — и не только в госфонде, но и в частных коллекциях. Этот аспект поведения Советов был метко назван русской эмиграцией «воровским или экспроприаторским социализмом».

Интересна и другая версия по поводу не совсем дружелюбного отношения части западных изданий к СССР. Некоторые советские специалисты по международным отношениям считали это результатом «комплекса вины перед страной-победительницей». Вот как это точно трактовалось в докладной записке в ЦК об английской пропаганде: «Это реакция нечистой совести. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что далеко не все сделано, что можно и нужно было сделать. И для того, чтобы защитить себя от невыносимого сознания вины, бывшие друзья Советского Союза готовы поверить во все, что дало бы им основание полагать, что спасители гораздо «хуже», чем они сами». (РГАСПИ. ф. 17, оп. 128, д. 1006, л. 138, пишет Г. Беспалов — А. Панюшкину 25 окт. 1946 г).

Главное же в возникшей неуверенности советской пропаганды по отношению к Западу после окончания войны было в том, что СССР лишился в прессе и радио важного козыря — психологического эффекта от масштабных победоносных операций Советской Армии. Вот как в связи с этим излагал сложившуюся ситуацию представитель Совинформбюро в Лондоне С. Ростовский, он же — Эрнст Генри: «Если во время войны основным советским пропагандистом в Англии была Красная Армия, на танках которой двигалось и широко разглашалось советское слово, а работникам по этой линии в Англии приходилось, главным образом, подмазывать колеса, то сейчас тем же работникам приходится сталкиваться с решительным, ожесточенным контрнаступлением антисоветского империализма и его пропаганды». (Там РГАСПИ, л. 189–190).

Однако после войны из-за своего довольно часто грубого отношения к местному населению Красная Армия быстро стала терять свой авторитет «благородной освободительницы» и во мнении народов Восточной Европы превращаться в армию захватчиков. Тот же Ростовский пытался выставить западные сообщения о бесчинствах красноармейцев, как клевету: «Первый прямой эффект (мы его ощутили на своей спине) имела волна клеветнических сообщений о «жестокостях» Красной Армии в оккупированных странах, в частности, «изнасилованиях». Эта волна была организована технически блестяще». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1006, л. 195).