Великая степь

…«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД!!!» — огромные красные буквы на серой бетонной стене встретили их при въезде в город. И это был редкий случай, когда реклама ни в чём не лгала. Для Лягушонка — тогда даже не Лягушонка, а двадцатилетнего контрактника, механика-водителя Сашки Фирсова — тот бой стал коротким. И непонятным. На срочной, на учениях всё происходило по-другому. На учениях никто не загоняет бронетехнику на узкие улицы городов. Пушка грохочет. Двигатель ревёт. Взрывы. В шлемофоне обрывки команд. Стена впереди рушится. Кто-то в камуфляже выскакивает прямо под гусеницы — руки раскинуты, лицо — кровавая маска. Свой? Чужой? Уже неважно, многотонная громада не чувствует, как плющится под ней хрупкое тело. Сквозь помутневшую оптику ничего не видно. Пушка грохочет. Двигатель ревёт, захлёбываясь.

Взрыв. Боль. Темнота. Тишина…

Потом всё исчезло…

…Он выползал из тёмной пропасти медленно, словно по частям. Первой вернулась боль — в боку и в правой ноге. Болело у Сашки и многое другое — но эта боль заглушала всё. Вернулись звуки, странно ослабленные, как будто голову завернули в ком ваты, но вполне опознаваемые — взрывы, и выстрелы, и грохот рушащихся зданий, и рёв стальных птиц, рвущих небо. Бой не закончен, понял Сашка, надо встать, надо открыть глаза, — и не смог ни того и ни другого, а может и смог, но не понял этого, и снова для него всё кончилось…

…Потом были руки, что-то делающие с ним, сильные и осторожные руки, и был голос, хриплый, сорванный, говоривший странные слова: «Ты будешь жить, Лягушонок!», и Сашка как-то понял, что Лягушонок — это он, но не это главное, а что главное, он не успел понять, потому что снова умер…

Сашка пришёл в себя на третий день. Последствия контузии помаленьку проходили, а раны оказались несерьёзными — для госпиталя. Но вокруг был не госпиталь. Вокруг — со всех сторон — громоздилась вздыбленная земля, и изломанный бетон, и искорёженное железо. Подвал, раскуроченный парой прямых попаданий. Вернее, уцелевшая часть засыпанного подвала. Дрожащий огонёк слаженной на скорую руку коптилки освещал всё это — и человека в камуфляже, чем-то занятого в углу.

Было больно.

Было холодно.

Сашка застонал.

Человек в камуфляже оказался рядом. И — оказался женщиной.

— Жив, Лягушонок?

Он узнал её — Багира, командовавшая взводом десантников, ещё в Моздоке он попытался подбить к ней клинья, до тех пор синеглазый шатен Сашка знал мало отказов от женщин… тогда получилось смешно, тогда получилось стыдно, но сейчас это не имело значения. «Хреновые дела, — сказала Багира, — надо выбираться, Лягушонок…» Отзвуки боя здесь едва слышались. Штурм провалился. Они остались вдвоём — в окружении. Надо выбираться. Сашка не мог. Слишком много крови потерял он до тех пор, пока Багира — последняя уцелевшая из десанта — оттащила его в эту берлогу и перевязала. Надо было выбираться — неизвестно сколько времени пришлось бы сидеть тут, в холоде и без продуктов. Он поднялся с её помощью на ноги, и сделал два шага, и оплыл на земляной пол, и сказал, чтобы она шла одна. Багира молчала, сидела рядом, без всякого выражения рассматривала нашивку на сашкином комбезе. Группа крови. Его крови, которой осталось так мало. Под вечер она ушла, сказав, что вернётся. И не вернулась — ни ночью, ни утром. Он понял, что остался один — ненадолго, до самой смерти. Боли не было. Сил тоже. Холод Сашка не чувствовал — лишь лёгкую приятную прохладу. Он надеялся, что умрёт легко. И надеялся, что Багира дошла.

Она вернулась.

Багира пришла через сутки, и она пришла не одна, — первым в щель между изломанными плитами проскользнул человечек с испуганным лицом. Человечек тащил ящик защитного цвета. Доктор. Лягушонок до сих пор не знал, как Багира умудрилась умыкнуть его из госпиталя дудаевцев. Увидев, где и как ему предлагают делать переливание, эскулап-сепаратист протестовал долго и бурно, мешая русские и чеченские слова. Но десантный нож Багиры хорошо умел убеждать… Потом — побледневшая, потерявшая восемьсот кубиков — она сказала ему: мы теперь одной крови, ты и я. Шли, пошатываясь от слабости, поддерживая друг друга. На окраине, у завода ЖБИ, шёл бой, снаряды залетали и сюда, осколки раздирали стылый воздух…

Они вышли.

Бандитский доктор навсегда остался в холодном подвале.

3

С тех пор они были рядом — все семь лет необъявленных войн.

Она учила его всему, что умела — а умела Багира в основном убивать и не дать убить себя. Он оказался способным учеником. И смешное, немного детское прозвище «Лягушонок» стало звучать для тех, кто знал Сашу Фирсова, вовсе не смешно.

С тех пор они были рядом — но не вместе.

XII. Путч

1

И многочисленные авантюрно-исторические романы, и вполне серьёзные историки утверждают, что дворцовые и иные перевороты лучше всего производить под покровом ночной тьмы.

Романы, понятное дело, воспевают романтическую таинственность: загадочных посланцев, закутанных в плащи до пят, и кинжалы, сверкающие под луной, и заговорщиков, бесшумными тенями врывающихся в монаршие покои, и вспоротые штыком, во избежание тревоги, барабаны…