Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени

Сами классические экономисты превосходно сознавали эту потребность. Мальтус и Рикардо не были равнодушны к судьбе бедняков, но их человеческое сочувствие лишь привело к тому, что развитие ложной теории пошло еще более извилистыми путями. Как известно, железный закон заработной платы заключал в себе спасительную оговорку: чем выше обычные потребности трудящихся классов, тем выше прожиточный минимум, ниже которого даже железный закон не в силах заставить опуститься заработную плату. На эту «планку нищеты» и возлагал свои надежды Мальтус[55], желая, чтобы она непременно была поднята, ибо только так, по его мнению, можно было спасти от наиболее ужасных форм нищеты тех, кто в силу того же закона был на нищету обречен. И Рикардо по той же причине выражал желание, чтобы трудящиеся классы во всех странах приобрели вкус к жизненным удобствам и к развлечениям и «чтобы в стремлении к ним рабочие поощрялись всеми законными средствами». Забавно: людям предписывали повышать свою «норму голодания», чтобы избегнуть таким образом действия закона природы. И однако, это были, несомненно, вполне искренние попытки классических экономистов спасти неимущих от той судьбы, которую их же собственные теории помогали готовить беднякам.

В случае с Рикардо сама теория заключала в себе мотив, который служил известным противовесом неумолимому натурализму. Этим мотивом, пронизывающим всю систему и прочно основанным на его теории стоимости, был принцип труда. Рикардо завершил дело, начатое Локком и Смитом, — гуманизацию экономической стоимости; то, что физиократы приписали Природе, он потребовал возвратить человеку. В громадной по своему значению ошибочной теореме Рикардо объявил труд единственным источником стоимости, сведя таким образом все возможные в экономическом обществе сделки к принципу равноценного обмена в обществе свободных людей.

Внутри самой рикардианской системы сосуществовали натуралистические и гуманистические факторы, боровшиеся за господство в экономическом обществе. Порожденные этой ситуацией движущие силы обладали колоссальной мощью, и в результате их действия порыв к конкурентному рынку приобрел неудержимость природного процесса. Ибо теперь считалось, что саморегулирующийся рынок вытекает из неумолимых законов Природы, а освобождение рынка от прежних оков есть абсолютная необходимость. Создание рынка труда представляло собой акт вивисекции на теле общества, и люди, его совершившие, были движимы той холодной и беспощадной убежденностью, внушить которую способна одна только наука. Частью этой уверенности был тезис о том, что законы о бедных должны исчезнуть. «Даже принцип тяготения не является столь же достоверным, как свойство подобных законов постепенно превращать богатство и силу в нищету и слабость… пока язва всеобщей бедности не поразит все классы без исключения», — писал Рикардо.[56] И воистину, трусом был бы тот, кто, зная это, не нашел бы в себе нравственных сил, чтобы спасти человечество от него самого посредством мучительной операции — отмены пособий для бедных. В этом пункте Таунсенд, Мальтус и Рикардо, Бентам и Берк были заодно. Как бы радикально ни расходились они в мировоззренческих вопросах и в представлениях о методе, их объединяло решительное неприятие Спинхемленда и тогдашних принципов политической экономии.

Благодаря этому согласию во мнениях между людьми диаметрально противоположных взглядов экономический либерализм и стал неодолимой силой, ибо то, что в равной мере одобряли ультрареформатор Бентам и ультратрадиционист Берк, автоматически приобрело статус самоочевидной истины.