Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

17 августа. […] С какой головокружительной быстротой немцы отобрали от нас ряд городов, и такие крепости, как Ковно, Осовец, Ивангород, Новогеоргиевск и Брест! От таких успехов прямо-таки можно им угореть, а нам прийти в отчаяние. Постепенный-де отход наш с боями на восток, — подчеркивается штабом Верх[овного] главн[окомандующ]его, — совершается спокойно, свободно, не имеет-де характера вынужденности, а производится согласно и в соответствии с полученными нашими войсками приказаниями на основании разработанного верховным командованием плана! […] О, как бы уместен теперь был благовест свыше, к[ото]рый всех бы объединил в любви, взаимном доверии, всепрощении! Чудный и счастливый момент для монарха! Удовлетворить всех обиженных, злобствующих, недовольных! Из Копенгагена телеграфируют, что из Варшавской тюрьмы немцы выпустили всех политических заключенных! […]

18 августа. […] Прибывшие из Вильно передают, что там творятся невообразимые безобразия. Из Гродно, из Ковно туда понаехала еще масса человеческого мусора — идет вовсю «пир во время чумы». Та же Маньчжурия, но без водки (вернее — с меньшим количеством водки!). Картина полной во всем дезорганизации, не видно и не чувствуется руководящей могучей руки; стоим несколько дней в Вилейке; неизвестно, кто здесь начальник, солдаты распускаются, полный разброд, буквальный хаос, кто в лес — кто по дрова. Никакого наблюдения за порядком в городе, никто не заглянет, не понаведается в местообиталища подозрительных лиц, ч[то]б[ы] убедиться, нет [ли] подземных к[аких] -либо кабелей, беспроволочных телеграфов… В нескольких верстах отсюда живут, напр[имер], преспокойно какие-то немцы-помещики… […]

20 августа. […] Созвал сегодня заседание санитарно-исполнительной комиссии, председательствуемой обычно предводителем дворянства Березиным. Боже мой, какой ужас полнейшей беспомощности и мерзости запустения по части санитарного и лечебного обеспечения населения! На весь уезд один только врач (он же и городской) с двумя quasi-фельдшерами, в городе лишь имеется одна больничка на 14 кроватей, вмещающая теперь вдове большее количество б[ольны]х, из них много заразных. Больничка — в убогом, тесном помещении, настоящий катух! […]

21 августа. […] Сообщение между Гродно и Вильно прервано, т[а]к к[а]к немцы уже в Оранах. Как идут дела нашей армии, не знаю, не будучи сам у первоисточника; брехне же всякой не верю; но из более или менее достоверных источников сообщали мне, что в Молодечно[548] на днях выливали из винных складов спирт, и был большой скандал; сегодня же оттуда проследовал через Вилейку поезд с каким-то учреждением — нижние чины были безобразно пьяны. […]

23 августа. […] Из нашей армии эвакуируется ежедневно на Вильно и Ландвароео раненых до 3 тысяч чел[овек]. Идет большой убой. Гродно взят немцами. Передают, что под Оранами сильно пострадал Семеновский гвардейский полк[549]. Штаб С[еверо]-З[ападного] фронта перешел в Смоленск. […]

24 августа. Дождь, ветер, какой-то зловещий шум деревьев. Уныние становится основным лейтмотивом моей изболевшейся (может быть, и стареющей?) души. С беспокойством взираю во мрак будущего. Неудержимо тянет отрясти прах от окружающей мерзости, но куда мне уйти, когда дома мне будет еще грустней?.. […]

Сегодня местные обыватели, частью беженцы (из них много интеллигентных лиц) жаловались мне на «засилье» над ними, но не немцев, а наших офицеров, особенно штабных, творящих всякие грубости с угрозами «побить морду»…[550] Сыны Ваала, то бишь Марса, никак не могут понять, что они — для граждан, а не граждане — для них. […]

26 августа. […] Не двигаемся пока ни мы в Вильно, ни оттуда не прибывает к нам сюда штаб; по обывательским сведениям, на днях должен прибыть в Молодечно штаб 1-й армии; мои старушки стали раскладывать свои увязанные было вещи, т[а]к к[а]к все никак не дождутся поезда. […]