Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

Рассказал сей генерал потрясающие вещи, к[ото]рые, как он подчеркивает, не перейдут и в историю! Несчастная эта операция (см. мой дневник выше), так глупо совершенная и задуманная, в официальных донесениях представлена была совсем в ложном освещении путем обычного у нас передергивания карт. И Радкевич, бывший тогда команд[иром] Сибир[ского] корпуса, и Трофимов, бывший начальником] дивизии[628], а теперь занявший место Радкевича, утаили великую тайну, сблизившую их с тех пор на почве соглашения не выдавать друг друга[629]. Все больше и больше убеждаюсь в том, какая преступная фальшь, какой наглый обман заключается во всех официальных описаниях событий и деяний отдельных лиц. Что после всего вплотную виденного можно сказать о нашей истории? История — это миф; как один армянин выражался, «это хорошее — мы сделали, а то дурное — сделали другие». Беспристрастную историю теперешней, японской и русско-турецкой (77 года) войн суждено, может быть, узнать поколениям нашим в XXIII столетии! Сами офицеры Генерального] штаба мне признавались (и довольно покойно!), что в разборе истории войн в их академии профессора не всего могут коснуться беспристрастной критикой — особенно где проявлялись действия высочайших особ. […]

2 февраля. Хорошо выспался на изысканно-мягкой постели. Вещи пришли. Сегодня ночью еду на Оршу — Дно и т.д. Послал милой Лялечке поздравление с днем ее рождения, прибавивши в заключение, что «везу тетю в Лифляндию». […]

В газетах трубят о наших крупных победах под Эрзерумом[630]; готов поклясться, что в действительности там, на Кавказском фронте, наше положение так же печально, как на этих фронтах. […]

Ночью погрузился в вагон; слава Богу, что удалось достать плацкарт на спальное место вплоть до Дна; при входе в купе встретил одного прилично одетого господина, оказавшегося евреем, он с выражением трепета обратился ко мне с просьбой о разрешении быть со мной в купе, в к[ото]ром он уже тоже взял плацкарт; когда я ему объяснил, что я не имею никакого права посягать на его несомненное право занимать купленное им место, он пришел в умиление, уверяя меня, что с ним из военных редко кто до сих пор обходился так хорошо — ласково, как я, а то недавно, наприм[ер], один из молодых офицеров, обозвавши его «жидовской мордой», не позволил ему воспользоваться приобретенным плацкартом и выгнал его из купе. Таковы наши нравы!

3 февраля. Ночью прибыл на Дно; перед тем за 1¹/₂ часа поезд уже ушел на Псков, и мне пришлось в ожидании следующего отходящего туда через сутки поезда поискать мало-мальски подходящего ночлега, так как на маленькой станции помещение было битком набито публикой, удалось найти № в прилежащей гостинице (с позволения сказать); не без панического страха обратился к содержательнице ее с вопросом, много ли клопов? Но она меня успокоила уверением, что ни одного клопа я не увижу. При подозрительной чистоте изготовленного мне ложа я не решился раздеваться как следует, а залег в полном облачении. Получил на станции пришедшие от 3-го числа петроградские газеты.