Великая война и деколонизация Российской империи

Понятно, что развязывание военных действий опрокинуло всю эту сеть экономической деятельности. В целом по империи торговля на экспорт стремительно скатилась до 13,3 % от довоенного уровня в первый же год войны и впоследствии восстановилась очень незначительно [Florinsky 1931: 33]. Внутренняя торговля тоже пострадала – опять-таки во многом в силу государственного регулирования. Начиная с самого первого месяца войны военные указы мешали торговле многими ключевыми товарами на всей остальной территории империи. Торговля зерном, мукой, домашним скотом и кожей могла происходить только в границах губерний[63]. Так же обстояло дело с топливом, а торговля спиртными напитками была, как и везде в империи, запрещена на все время войны. Было понятно, чем обосновывались эти распоряжения: армия отчаянно нуждалась в постоянном источнике всевозможных товаров из регионов, где базировались войска, и не могла или не желала мириться с системой, при которой ей пришлось бы конкурировать за эти товары либо с частными экономическими структурами, либо с государственными ведомствами в тылу. Единственным способом упрочить положение армии в качестве монопольного потребителя в зоне боевых действий было использование механизмов закона военного времени, чтобы вынудить производителей и торговцев предоставить ей право преимущественного приобретения.

Попытка установить экономическую автаркию в каждой отдельной губернии уже привела к печальным последствиям. Но армейское командование, кроме того, нарушило нормальный ход экономических операций в отдельных городах. Прежде всего, патологическая подозрительность в отношении коммерсантов в целом и евреев в частности привела к опрометчивым нападкам на обычные торговые практики, например складирование товаров. Создание товарных запасов с целью избежать возможной серьезной нехватки стало считаться преступлением. В декабре 1914 года известия о том, что торговцы все же пополняют склады, заставили армейские власти думать, что евреи устроили масштабный тайный заговор с целью спекуляции и взвинчивания цен[64]. В Варшаве были арестованы 64 человека, в основном евреи. Их возражения во время расследования были весьма убедительны. Один задержанный показал, что привез соль из Одессы, но не смог ее продать, потому что было Рождество, и ему пришлось оставить ее на складе. Торговец из Пруткова объяснял, что у него образовались большие запасы сахара, потому что он вывез его перед тем, как немцы взяли город. Даже местные жандармы осознали, что в действиях торговцев не было криминала. Напрашивался логический вывод: коммерсанты способствовали усилиям военных, привозя товары в военную зону, и не только из других губерний, но и прямо из-под носа противника.

Высшее командование, однако, не согласилось с подобной логикой и отвергло возражения полиции. Жандармы арестовали торговцев и конфисковали их товары. И вот, когда сети мирного времени были разрушены, создавать складские запасы стало трудно, торговля находилась под угрозой, а военные наводнили территорию, колебания цен в Польше стали неизбежными. Власти отреагировали так же, как и в Галиции: попыткой зафиксировать цены на ключевые товары. И снова это было сделано армейскими чинами, имевшими очень слабое представление о том, как функционируют экономические и социальные системы[65]. Как отмечал Михаил Лемке в своем дневнике, который вел в Ставке в военные годы, Академия Генерального штаба ничего не делала, чтобы готовить своих офицеров к решению задач гражданского управления, с которыми им обязательно пришлось бы столкнуться в зонах действия закона военного времени. Выпускники не имели «ни понятия о государственном праве и хозяйстве, ни об основном законодательстве и органах управления… ни о финансах, ни о чем подобном они не получают никакого представления». В результате, заключал автор, «они шли вслепую, просто не подозревая о существовании страны…» [Лемке 2003, 2: 625].

Группа крупных финансистов Варшавы тут же увидела опасность. Менее чем через две недели после того, как в воздухе засвистели пули, они обратились к высшим властям с просьбой незамедлительно принять меры для стабилизации экономики в зоне военных действий, учредив надежные чрезвычайные органы для расширения кредитования и защиты прав собственности (прежде всего от хищничества военных). Они предупредили, что в существующих обстоятельствах единственным экономически здравым решением для многих на этой территории оставалась «ликвидация»[66]. Но мнение польских деловых кругов проигнорировали. Вместо этого высшее командование продолжило издавать запретительные постановления (не экспортировать, не поднимать цены, не создавать складские запасы), не предпринимало никаких конструктивных действий для поддержания местной экономики в разгар катастрофических перемен. Уже в августе 1914 года армия помогла сформировать «всеобъемлющий антирыночный консенсус», который Питер Холквист назвал радикальным феноменом политической культуры России в военные годы в целом[67].