Великая Война (СИ)

– Кёнигсберг мы не возьмём, он слишком хорошо укреплён. Однако остальные города укреплены хуже, это касается и Данцига. Отгоним немца до Вислы. Вы же с остатками сил будете держать осаду Кёнигсберга.

И главнокомандующий покинул полевой штаб, после чего генералы продолжили обсуждать организационные вопросы по блокаде Кёнигсберга. Очень остро в армии стоял момент с боеприпасами для артиллерии, не хватало порядка ста тысячи снарядов, а вот немцы стреляли каждый день. А ведь они воевали на два фронта сразу, но всё же как-то смогли адаптироваться, так ещё и мощностей промышленности на производство танков хватает. И печек.

– Нужно просить помощи у военно-воздушного флота, – произнёс один из генералов.

– Пока в Данцигской бухте стоит морской флот немцев появление наших воздушных сил будет сопряжено с неоправданными рисками. «Екатерина» стоит десятков обычных морских крейсеров, но под обстрелом орудий с моря она долго не полетает.

– А наш морской флот?

– В бухте с переменным успехом работаю наши подлодки.

– Господа, – внезапно в генеральский разговор уверенно встрял поднявшийся на ноги Оболенский. – Предлагаю взять крепость Пиллау!

Нависло молчание, кто-то тяжко вздохнул, после чего все взгляды оказались прикованы к полковнику, присутствие которого здесь казалось формальным. Однако Самсосонов никогда не приглашал случайных людей на советы.

***

Сутками позже. Ночь. Берег залива Кёнигсберга.

– Орлы, мои ясные соколы! Сколько раз вы проходили со мной через ад?! – Смоленко шагал мимо строя своей роты, лишённой восьмидесяти процентов личного состава. – Как же вас мало осталось. Я вижу только двух ветеранов, с которыми воевал ещё до восточно-прусской операции. Но не меньше я уважаю и своих новых товарищей. Некоторые, вон, уже и скачок по карьерной лестнице сделали.

Смоленко ухмыльнулся, глядя на меня. Некоторое время он ещё постоял напротив, поизучал мой новый экзоскелет, для сборки которого командование расширило доступ к ресурсам. Не будет ошибкой сказать если моя новая броня даже лучше, чем у самого Смоленко, который также не мог этого не признать и возможно немного завидовал, хотя скорее капитан просто думал, как бы выжать из меня и моего снаряжения максимум.

Рядом со мной стоял вполне живой Миша, тоже повышенный до ефрейтора после боёв в Алленштейне. Когда прапорщика ранили, то без сомнений Миша взял на себя командование и повёл людей в отчаянный штурм, за что лишился левого глаза.

Выжили и Сергей с Ваней, пусть и тоже получили в тот день ранения. Один лишился пальцев на левой руке, а второго контузило. Но в строй обоих вернули. После битвы за Алленштейн вопрос с личным составом встал ребром, на войну мобилизуют ещё сотни тысяч, но и с ранеными теперь никто просто так не расставался. Все понимали, что война будет долгой, суровой и беспощадной. Из людей выжмут всё.

– Каждый из вас уже является героем! – продолжал говорить Смоленко, но голос его вдруг начал слабеть. – Как и все те, кто когда стоял раньше в этом строю. Пока кто-то трусливо прячется в траншеях, за спинами товарищами, просто в штабе, в первых рядах в атаку идём мы, беря пули на грудь. Потому что у остальных кишка тонка, они боятся, сомневаются, хотят жить, а вы… многие из вас тоже хотят жить, но всё же вы делаете то, что надо. Не просите наград, не знаете сожаления ни к себе, ни к врагу, просто делаете, пока кто-то другой собирает все лавры.

Смоленко дошёл до середины, после чего остановился и повернулся к нам лицом. За его спиной находился залив, а где-то дальше за ним расположилась песчаная коса, отделяющаяся залив Кёнигсберга от Данцигской бухты. Там же стоял грозный форт Пиллау, кость в горле русской императорской армии.

– В моей роте врать не принято, поэтому скажу прямо. Начало войны выдалось тяжёлым. Наши потери зашкаливают, трупов настолько много, что генералитет усомнился в неисчерпаемости людских ресурсов нашей необъятной державы. Боевой дух затрещал, неспокойно и в наших домах, ведь война истощает наши ресурсы, заставляет переключаться промышленность с гражданских направлений на военные. Предатели, воры и дураки уже начали этим пользоваться.

Мои глаза непроизвольно расширились, да и многие другие солдаты, простые безродные мужики знатно удивились услышанному. И пугала не столько сама информация, сколько откровенность и открытость Смоленко, которого за длинный язык могут и расстрелять. Подобные заявления, тем более публичные, легко могут счесть за разжигание мятежных настроений.

– Капитан Смоленко! – внезапно к берегу подошло отделение с гербами на броне, но капитан даже не повернулся в их сторону, продолжая смотреть на лица своих солдат.