Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

В поведении Сталина таится загадка, поскольку на фронте в этот день ничего значительного не произошло; примечательно, что никто более из писавших объективно о встречах с Вождем никогда не вспоминает его подобной, почти нескрываемой нервозности, а тем более «нелюбезности» по отношению к иностранным представителям.

Да, ничего существенного 29 сентября не произошло. Неприятные события начались на следующий день, когда войска группы армий «Центр» атаковали соединения Брянского фронта и началась битва за Москву. Исторические источники свидетельствуют, что Сталин не мог знать о начале немецкого наступления. Поэтому в его поведении есть что-то мистическое; и либо он все же имел какие-то сведения о германской операции «Тайфун», либо его томило интуитивное пророческое предчувствие…

В день, когда над Москвой нависла новая опасность, за столом продолжившихся переговоров ничего не говорило о тревоге. «Когда Бивербрук и Гарриман, – пишет Р. Шервуд, – в шесть часов вечера встретились со Сталиным в Кремле, они обнаружили, что атмосфера полностью изменилась. Сталин шутливо упомянул о нацистской пропаганде по поводу совещания трех держав. В этот день германские средства массовой информации публиковали сообщения о том… что англичане и американцы никогда не смогут найти общий язык с «большевиками». Сталин сказал Гарриману и Бивербруку, что им троим нужно доказать, что Геббельс – лжец.

Участники встречи «методично, пункт за пунктом… прошлись по списку 70 предметов, которые просила Россия», свидетельствует Гарриман. «Казалось, – пишет его биограф Р. Шервуд, – что Сталин был удовлетворен предложениями; попыхивая трубкой, с неожиданным спокойствием Сталин добавил новую просьбу о поставке от 8 до 10 тыс. грузовых автомобилей в месяц. Проявляя неожиданное знакомство с предметом обсуждения в точных деталях, Сталин объяснил, что трехтонки будут самыми подходящими, потому что многие советские мосты не выдержат более тяжелых машин, а поэтому сгодятся и машины грузоподъемностью в полторы-две тонны. Гарриман ответил, что какое-то количество грузовиков найдется, но ему надо уточнить вопрос.

– Это война моторов, – заметил Сталин. – Невозможно иметь слишком много моторов. Тот, у кого будет больше моторов, обязательно победит».

Сталин трезво оценивал ситуацию, и Гарриман свидетельствует, что он старался выдвигать разумные требования. Окончательный список включал «70 с лишним основных видов поставок и свыше 80 предметов медицинского назначения, – от танков, самолетов и эсминцев до солдатских сапог и шеллака. На вопрос Гарримана, доволен ли Сталин этим списком, тот ответил, что принимает его с восторгом. Бивербрук вспоминал: «Когда мы закончили чтение списка, обе стороны испытали огромное чувство удовлетворения и удовольствия. Заседание приняло форму более тесных и даже близких отношений».

Говоря об итогах встречи, Гарриман подчеркивает: «Не может быть никакого сомнения, что Сталин – единственный человек, с кем можно иметь дело по вопросам внешней политики. Разговоры с другими без предварительных инструкций от Сталина по обсуждаемым вопросам – почти полная потеря времени».

Как и Гарри Гопкинс, лорд Бивербрук до своей встречи со Сталиным занимал сдержанную позицию, как в отношении к советскому руководителю, так и в масштабах помощи СССР. «Постепенно, – пишет английский посол о Сталине, – он нам понравился: он приятный человек, привыкший в минуты волнения ходить по комнате, заложив руки за спину. Он много курит и фактически никогда не проявляет нетерпения». Вернувшись в Лондон, отмечает Шервуд, Бивербрук «стал – и оставался в дальнейшем – яростным сторонником второго фронта на Западе».

Что побуждало опытных и скептически настроенных западных дипломатов менять свою точку зрения? Только уверенность и обаяние Сталина?

Конечно, он знал, как себя вести с иностранными дипломатами. В часы этих непринужденных бесед, проходивших в его кабинете, куда едва доносился перезвон кремлевских курантов, когда сам «хозяин излучал благожелательность и неторопливость, казалось, что ничего драматического не происходит. Создавалось впечатление, что у него масса времени и ничего не тревожит его, и собеседники не подозревали, что в городе идет эвакуация, минируются мосты и правительственные здания. И хотя западные эксперты утверждали, что советское сопротивление рухнет в ближайшие дни, заявление Сталина, высказанное с олимпийским спокойствием, что «если американцы пришлют алюминий, то СССР будет воевать хоть четыре года», заставляло в это верить.

Впрочем, во взаимоотношениях с «великими державами» Сталин не полагался только на свое личное обаяние и дипломатический дар. В самый разгар битвы под Москвой, пишет П. Судоплатов, «советское руководство осознало важность и необходимость получения информации о намерениях американского правительства». 12 октября 1941 года Сталин принял Зазубрина, направляемого в Вашингтон в качестве резидента, приказав «создать масштабную и эффективную систему агентурной разведки не только для отслеживания событий, но и воздействия на них».