Читаем Великая живопись Нидерландов полностью

Прожив восемьдесят лет, достигнув славы и богатства[8], Давид Тенирс создал великое множество картин (в одном Эрмитаже их около сорока, среди которых — некоторые из лучших его произведений), изображающих крестьянские свадьбы, деревенские праздники, караульни, бесчисленные искушения св. Антония с от Босха идущей чертовщиной, кабацкие сцены, фантастику, вроде обезьян, играющих в карты, и т. д. Все это написано мастерски, свет порой пронизывает всю композицию, отдельные детали восхитительны (блеск оружия, сочетание цветных пятен, утварь, живописность нарядов и т. д.). Но в целом искусство его, явно склонное к массовому производству, приноровлено к новым вкусам: по сравнению с броуверовскими крестьяне Тенирса, конечно, прилизаны, а отношения между поселянами и знатью часто изображаются им в слащаво-идиллических тонах.

И все же Тенирс — последний отголосок великого искусства, а тематика, огромное количество и несомненная виртуозность его работ долго обеспечивали ему славу.

Что выше: эта ли в лучших своих образцах глубоко правдивая живопись или живопись итальянского Возрождения, стремившаяся создать идеальный тип человека? На этот вопрос исчерпывающе ответил Белинский:

«Не верю я эстетическому чувству и вкусу тех людей, которые с удивлением останавливаются перед Мадонною Рафаэля и с презрением отворачиваются от картин Теньера, говоря: это проза жизни, пошлость, грязь; но так же точно не верю я и эстетическому смыслу тех, которые с некоторою ироническою улыбкою посматривают на Мадонну Рафаэля, говоря: это идеалы, то, чего нет в натуре! и с умилением смотрят на картины Теньера, говоря: вот натура, вот истина, вот действительность! Для этих людей не существует искусства, новая форма — и они не узнают его, как маленькие дети не узнают знакомого им человека потому только, что он на сюртук надел шинель, в которой они никогда его не видали. Им не растолкуешь, что Мадонну и сцены мужиков, как ни различны эти явления, произвел один и тот же дух искусства… Рафаэль и Теньер — оба художники и оба нашли содержание своих произведений в той же действительности, бесконечно разнообразной и всегда единой, как разнообразна и едина природа, как разнообразно и едино существо человека».

IV. Овладение видимым миром. Голландия

Гальс[9], Ян ван Гойен, Арт ван дер Нер, Кейп, Поттер, Воуверман, Рейсдаль, Гоббема, Адриан ван Остаде, Стен, Терборх, Метсю, Бартоломеус ван дер Гельст, Фабрициус, Питер де Гоох, Вермеер Делфтский, Рембрандт

Эрмитаж обладает едва ли не самым богатым в мире собранием великой голландской живописи XVII века. За двумя-тремя исключениями в нем представлены все замечательные мастера этой школы, развитие которой можно проследить хронологически в нашем знаменитом музее по шедеврам, какими порой не обладают даже музеи Голландии. Хорошо представлена голландская живопись и в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве. А небольшие собрания или отдельные, часто превосходные, образцы голландской живописи украшают галереи Киева, Риги, Каунаса, Тбилиси, Еревана, Одессы, Краснодара, Львова, Саратова, Ульяновска, Орла, Перми, пригородных дворцов Ленинграда, Рязани, Тамбова, Воронежа, Казани и некоторых других наших городов.

Такое богатство объясняется прежде всего глубоким созвучием в основном подлинно демократического, остро реалистического голландского искусства с нашими собственными художественными исканиями. Замечательный русский живописец Федотов целые дни проводил в голландских залах Эрмитажа, учась изображать чисто русские типы с той предельной выразительностью, которой отличается искусство голландских мастеров. Известный русский ученый, географ и путешественник П. П. Семенов-Тян-Шанский, бывший также тонким ценителем живописи, посвятил около пятидесяти лет собиранию голландских и фламандских картин, которые могли бы восполнить пробелы, имевшиеся тогда в Эрмитаже, и затем, в начале нынешнего века, продал Эрмитажу свое собрание почти в тысячу картин вдвое дешевле, чем ему предлагали заграничные музеи. А кроме него, были в России и многие другие просвещенные собиратели, любители голландской живописи, коллекции которых стали после революции достоянием народа.

Старому русскому собирательству, научной систематизации, охране и объединению собраний в советское время мы обязаны тем, что, например, искусство французского народа после самой Франции всего полнее изучается у нас, а голландская живопись представлена в нашей стране почти столь же ярко, как на ее родине.

Великая голландская живопись XVII века внесла в мировое искусство новую могучую струю, освежающее влияние которой сказалось на всей европейской живописи.

Реализм Караваджо и его последователей был в основе героическим, монументальным, а сама его подчеркнутость и торжественные световые эффекты иногда сближают караваджистов с искусством барокко. Реализм же голландских мастеров (мы это уже видели у родственного им Броувера), по существу, уже выходит за рамки барочного стиля.

Перейти на страницу:

Все книги серии В мире прекрасного

Воображаемые встречи
Воображаемые встречи

Шуман, Шопен, Лист, Вагнер… Об этих великих западных композиторах — романтиках XIX столетия и их окружении рассказывают повести, составляющие эту книгу. Современники, почти ровесники, все четверо испытали на себе влияние революции 1830–1848 годов. Это во многом определило их творческий путь, прогрессивное содержание и разнообразные формы их музыки.Каждая из повестей написана в своем, особом ключе. Повесть о Шумане — в виде записок современника и друга Шумана, ученика того же профессора Вика, у которого учился и Шуман; «Воображаемые встречи» (повесть о Шопене) — состоит почти сплошь из воображаемых диалогов между писателем — нашим современником, задумавшим написать книгу о Шопене, и друзьями юности великого польского композитора; повесть о Листе («Наедине с собой») — в виде своеобразной исповеди композитора, адресованной молодому поколению.Заключающая книгу повесть «Мейстерзингер» (о Вагнере), написанная от третьего лица, богата вставными новеллами, что также придает ей своеобразный характер.Хотя повести, составляющие книгу, и не связаны сюжетом, но их герои переходят из повести в повесть, поскольку в жизни они были тесно связаны общностью творческих интересов.Название книги «Воображаемые встречи» не случайно. Для писателя изучение его героев — всегда встреча с ними как с живыми людьми. В этой книге автор «встречается» с музыкантами прошлого века и как бы переносится в то время. И не только автор. Эти «встречи» предназначены главным образом для читателя.

Фаина Марковна Оржеховская

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное

Похожие книги

Павел Филонов: реальность и мифы
Павел Филонов: реальность и мифы

Повествуя о встречах с Филоновым, его друзья и недруги вольно или невольно творят мифы о человеке, художнике, учителе. А каков же был реальный Павел Николаевич Филонов?В предлагаемый сборник включены как известные тексты, так и никогда не публиковавшиеся воспоминания людей, в разные годы встречавшихся с Филоновым. Они помогут воссоздать атмосферу споров, восхищения и непонимания, которые при жизни неизменно сопровождали его. Автобиография и письма художника позволят ознакомиться с его жизненной и творческой позициями, а отзывы в периодических изданиях включат творчество Филонова в общекультурный контекст.Книга предназначена как для специалистов, так и для широкого круга читателей, интересующихся историей русского авангарда.

авторов Коллектив , Валентин Иванович Курдов , Вера Казимировна Кетлинская , Евгений Кибрик , Петр Дмитриевич Покаржевский

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Прочее / Документальное
История языкознания
История языкознания

Данное учебное пособие представляет собой первую книгу в задуманной серии учебников по истории, теории и методологии языкознания. Здесь даны очерки, посвящённые истории формирования и развития самобытной лингвистической мысли в государствах Востока и в странах Западного мира, где лингвистическая традиция сложилась на основе греко-римских идей по философии языка и грамматике. Читатель обратит внимание на то, что становление и развитие языкознания в восточных и западных культурных ареалах шло во многом своими путями, отражая особенности как своих языков, так и своих культур, и что лишь в последние один—два века наблюдается переориентация ряда восточных школ на европейские (в самое последнее время с акцентом на американские) принципы описания языка. Вместе с тем он заметит и много общего в истории нашей науки в разных культурных ареалах, диктуемого внутренней логикой самого языкознания.Книга предназначена для студентов — лингвистов и филологов, работающих над языковедческой учебной и научной литературой, готовящихся к семинарским занятиям, пишущих рефераты по общему языкознанию, а также общетеоретические разделы курсовых и дипломных сочинений по языку специальности, готовящихся к экзамену по данной дисциплине.Вместе с тем она может служить подспорьем для соискателей, собирающихся поступать в аспирантуру по лингвистическим специальностям, и для аспирантов, готовящихся сдавать кандидатский экзамен по общему языкознанию; пособием для преподавателей-языковедов, работающих над повышением своей квалификации; источником информации для лиц, интересующихся чисто в познавательных целях проблемами теоретического языкознания и его истории в контексте истории мировой культуры.

Иван Павлович Сусов

Искусство и Дизайн / Языкознание, иностранные языки / Прочее