Великие адмиралы

«Монсеньер, мое сердце разбито всеобщим неповиновением. Я только что потерял возможность уничтожить британскую эскадру. У меня было 14 линейных кораблей и «Консолант», который я поставил в линию кордебаталии. Адмирал Хьюз отвернул прочь, не обращаясь в бегство. Он отступал в полном порядке, уравняв скорость по своему самому плохому ходоку… Я смог догнать его лишь в 3 часа пополудни. Моя линия была почти выстроена, и я атаковал, сигналом приказав «Венжеру» и «Консоланту» атаковать хвост колонны противника. Никто не выполнил приказ. Лишь «Эрос», «Иллюстр» и «Аякс» сражались на малой дистанции, сохраняя строй. Остальные, вне зависимости от места в строю, не пытались совершать никаких маневров, стреляли с большой дистанции или даже вообще почти на передел дальность действия орудий.

Абсолютно все, да, все могли спуститься на противника, так как мы находились на ветре впереди противника, но никто этого не сделал. Некоторые отважно сражались в других боях. Я могу приписать этот ужас лишь желанию как можно скорее закончить кампанию, либо невежеству. Предположить худшее я просто не осмеливаюсь…»

Но самое странное во всем этом было еще впереди. На следующий день после боя 4 офицера попросили освободить их от командования и предоставить отпуск для возвращения на Иль-де-Франс. Против всех ожиданий Сюффрен выполнил просьбу офицеров «с удовольствием». Среди этих капитанов был Тромелин, что не было удивительно. Но поведение остальных троих до сих пор могло считаться похвальным, и они поддерживали самые сердечные отношения с Сюффреном с первых дней кампании.

Более того, кризис в бою у Тринкомали не был первым. Еще один серьезный инцидент произошел несколько недель назад, после Проведиена. Об этом написал Гуэ де Фробервилль, армейский офицер, находившийся при эскадре.

«С некоторого времени в исполнении долга появилась чрезвычайная расхлябанность. Действия главнокомандующего раздражали многих членов офицерского корпуса, совершенно не приученных подчиняться. Они не находят в своем командире отвратительного кастового духа, столь вредного общественным интересам, кастового духа, на котором вскормлены кадеты. Их привилегии, почести и возраст лишь укрепляют этот дух в тех, кто состарился на службе. Мы видим доказательство этого в заговоре, который привел к отставке 30 или 40 этих офицеров».

Однако в данном случае Сюффрен оказался несговорчивым и отверг требование массовой отставки.

В свете этих инцидентов сложно исследовать методы командования Сюффрена. Снова и снова он проявлял ярость, резкость и грубость в отношениях с капитанами кораблей. Такое поведение не мешало ему служить предметом восхищения у молодых офицеров. В отношениях с матросами он демонстрировал примеры самой грубой демагогии, даже в случаях грубейших нарушений дисциплины.

После Проведиена Сюффрен в самой грубой манере сообщил капитанам о своем намерении продолжать кампанию у берегов Индии. Это решение было оправдано его стратегическим планом, но шло вразрез с привычной практикой совершать короткие вылазки к Коромандельскому побережью и подолгу отстаиваться у берегов Иль-де-Франса. Он не совещался ни с кем из капитанов, а просто сказал им громовым голосом: