Великие адмиралы

«Очень хорошо, господа, я хочу вам кое-что сказать. Я решил остаться в Индии. Почему, вы знаете так же хорошо, как и я. Но вы можете не знать характер общих инструкций, которые получил месье д’Орв от короля. Мудрость его величества не позволяет диктовать план конкретных операций. Он знает, что было бы неразумным для человека, находящегося на расстоянии четырех тысяч лиг от места событий, определять детали. Поэтому он намерен лишь сообщить месье д’Орву, что он запрещает бездействие эскадры.

Лучше сжечь корабли под стенами Мадраса, чем отступить перед адмиралом Хьюзом. Пока мы господствуем в Тринкомали, все побережье Короманделя будет находиться в наших руках!

Пожалуйста, передайте мои приказы офицерам и командам».

И всё!

Сюффрен пытался игнорировать напряжение и жертвы, вызванные постоянными и ужасно дорогими боями, которые вели корабли, находящиеся в плохом состоянии, с наспех собранными, неопытными экипажами. Пять капитанов уже были убиты в сражениях, несколько других были ранены. В некоторых случаях критика адмирала граничит с несправедливостью, даже с клеветой. Разве можно было, не кривя душой, обвинять «Консолант» и «Венжер» в том, что они не смогли обойти хвост британской колонны в бою у Тринкомали? Первый корабль был тяжело поврежден вражеским огнем, а «Консолант», которым командовал прекрасный капитан Кувервилль, загорелся и израсходовал все боеприпасы. Такого рода противоречия встречаются в описаниях любого боя эскадры Сюффрена. Да и сам Сюффрен, оправившись от разочарования, очень часто ходатайствовал о награждении офицеров, которых сам еще недавно обвинял во всех грехах. Даже если бы это не являлось единственной причиной, одно такое поведение адмирала вполне могло послужить причиной недовольства капитанов и возникновения заговора.

Что же было основанием для неприязни Сюффрена если не ко всем офицерам, находящимся под его командованием, то, по крайней мере, к капитанам кораблей? Не была ли это своеобразная форма мести воспитанника мальтийских рыцарей, выходца из мелкопоместного дворянства Прованса, которые считались гораздо менее уважаемыми людьми, чем представители лучших семей Нормандии и Бретани? Или следует обвинить Сюффрена в своего рода паранойе, усугубленной долгой и тяжелой кампанией? Не приходится сомневаться, что этого человека грызли высокомерие и тщеславие. Его переписка ясно говорит об этом.

Не он ли сам, едва покинув Брест, подтвердил, что кампания в Индии позволит ему приобрести «славу — призрак, ради которого человек способен на многое»? К сожалению, как свидетельствуют его жалобы своему «сердечному другу» мадам д’Але, частичные успехи лишали его вожделенной славы и бессмертия, на которые Сюффрен, по его собственному мнению, имел полное право. Свои неудачи Сюффрен рассматривал не как неисполненный долг перед королем или флотом, а как личное оскорбление.

После боя у Тринкомали эти претензии, которые нельзя полностью отнести на счет подчиненных, начали превращаться в манию преследования. Особенно интересны свидетельства Трубле, молодого офицера, пользовавшегося благоволением Сюффрена. Он пишет:

«Монсеньер Сюффрен остается убежден, что большая часть кораблей пыталась бросить его или, по крайней мере, не пожелала прийти ему на помощь так быстро, как могла. Его неудовлетворение было исключительным. Он высказал свое негодование нескольким капитанам, которые не пожелали подвергать себя опасности и не стали выручать адмирала от угрозы, которой он сам подвергался».