Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)

Слово «литёрка» происходит от латинского «литера» — буква. Но почему «буква»? Ведь на картах-литёрках (в отличие от «картинок») никаких букв нет — одни цифры! Но дело в том, что изначально литёрка к игральным картам не имела никакого отношения. Зато имела отношение к большой политике. Родилось слово в самый разгар сталинского террора, а точнее — в конце 30-х, когда репрессии обрушились в основном на представителей партийного и советского аппарата, видных руководителей, военачальников, деятелей культуры, интеллигенцию. Именно в ту пору безобидное слово «литера», или «буква», обрело зловещий смысл. Человек, обвинявшийся в политическом преступлении, не проходил через суд. Его судьбу решало так называемое особое совещание при НКВД СССР (созданное в 1934 году). В приговоре фигурировала не статья уголовного кодекса, а аббревиатура, обозначавшая преступление, которое инкриминировалось обвиняемому. Например, АСА (антисоветская агитация), АСВЗ (антисоветский военный заговор), ЖВН (жена врага народа), ЖИР (жена изменника родине), КРА (контрреволюционная агитация), КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность) и т. д.

Разумеется, большинство этих «литер» были, мягко говоря, «липовыми». Но сейчас мы — о другом. Те, кого судили по «литерной» статье, на арестантском жаргоне получали нейтральное прозвище «литерники». Среди «блатарей» и «уркаганов», правда, более популярны были эпитеты «контрик», «враг народа», «политик» и проч. Но основная масса «сидельцев», повторяем, на первых порах ограничивалась нейтральным «литерник» (или — «литерный»).

Так что же случилось? Почему слово вдруг изменило свою форму? И велика ли разница между «литерным» и «литёркой»?

Это даже не разница — пропасть. Но чтобы понять, насколько она глубока, для начала хотя бы представим, насколько глубока была пропасть между обычными людьми — работягами, крестьянами, мелкими служащими — и руководящей элитой. В том числе и интеллигенцией, приближенной к «кормушке».

Мы вовсе не зря рассказывали выше о «чистках», «лишенцах», коллективизации, голоде, серых толпах безликих обывателей. Всё это была типичная среда типичного гражданина Советской республики. Но в этой республике существовала и своя элита. Сытая. Довольная. Шикарно одетая. Не знающая ни в чём отказа. Элита, которая свысока глядела на все эти «чистки», коллективизацию, голод, грабёж населения, нищету, кампании против валютчиков и «за золото»… Впрочем, многие не только смотрели, но и сами проводили такую политику в жизнь. Пропагандировали её и славили. Мы говорим о партийно-советской номенклатуре.

Членство в партии в 20-е — 30-е годы было первой необходимостью для человека, который хотел достичь «степеней известных». Противопоставление «партийный — беспартийный» было ярко выражено. Беспартийный имел меньшую зарплату и меньше шансов на выдвижение, первым увольнялся при сокращении, последним получал комнату или путёвку в санаторий и пр. Нормой общения между партийными и беспартийными были кастовая замкнутость и высокомерие, с одной стороны, заискивание и приниженность — с другой.

Подобострастие перед партийцами доходило до абсурда. При проверке в поезде пассажиру, предъявившему партбилет, почтительно говорят «достаточно» (А. Малышкин. «Поезд на юг»), В некоторых анкетах по изучению половой жизни спрашивалось: «Удовлетворяете вы свои половые потребности с коммунисткой, проституткой или беспартийной?» (Заметьте: «беспартийная» идёт после проститутки!) У Виталия Федоровича в очерке о Турксибе секретарь партячейки рассуждает перед журналистами: «Если ты грамоту произошёл хорошо… даже в гимназии и высче учился… но не партийный ты, не большевик… а живёшь с нами… — то и не человек ты есть!»

Разумеется, при этом условия жизни партийных, советских работников и их прихлебателей отличались от условий обычных обывателей, как небо от земли. Рядовой гражданин даже представить себе не мог, как они живут! В то время как большинство горожан ютились в коммуналках «на тридцать девять комнаток всего одна уборная», функционеры разных мастей занимали шикарные, роскошные отдельные квартиры с множеством комнат, дорогой мебелью, паркетом и антиквариатом. Те, кто рангом повыше (секретарь обкома, начальник областного НКВД) предпочитали особняки с охраной. Партсовноменклатура имела автомобили, личных шофёров, домработниц, жила спецпайками, в самый страшный голод пожирая чёрную икру и апельсины. Интересно, что многие из них пишут об этом в своих воспоминаниях, даже не задумываясь и не стыдясь.

А теперь представьте этих людей вырванными из сытой жизни и брошенными в самую гущу того народа, за счёт которого они жировали. В одну камеру, в один барак с ним, на одну баланду… Как должен был этот самый народ взирать на вчерашних царьков, перед которыми ломал шапку? На тех, по чьей вине он голодал, а может быть, лишился крова и свободы. Жалел ли он их, этот народ? Сочувствовал ли этим обитателям «дома на набережной»? Как бы не так…