Великие дни. Рассказы о революции

И среди тех, кто шел в бой, не щадя своей жизни, первыми были коммунисты! Гимн гордой судьбе этих людей создал художник К. Петров-Водкин своей картиной "Смерть комиссара".

Лошади были русские, они не умели ходить по горам. Им было очень трудно. Они проваливались в снег по грудь, они застревали в камнях. Их расседлывали и седла переносили на руках.

В одном месте загудела огромная лавина и помчалась вниз в облаке снежной пыли. Она сбросила в реку несколько человек. Вместе с ними погибли и их кони. Спасти их было невозможно.

У подножия перевала стоял старый-старый домик. В нем раньше жили рабочие, чинившие дорогу. Теперь, зимой, в нем никого не было. Домик был маленький, каменный, с толстыми холодными стенами. Свет едва проникал в крошечные окна. Но в нем уцелел очаг. На очаге согрели чай, сварили мамалыгу, отогрелись, по очереди отдохнули и пошли дальше.

Пришлось рыть коридоры в снегу выше человеческого роста. Начался самый крутой подъем.

Небо сияло, туч не было, туман остался ниже, но мучений стало больше, потому что от солнца снег стал мягким, лошади стали чаще и глубже проваливаться.

Стали их вытаскивать — из снега торчит конец столба. Что это такое? Это была верхушка телеграфного столба, занесенного доверху снегом. Столбы эти стояли с краю летней дороги, немного ниже ее, и вот так их занесло за зиму.

Наконец вышли на самый перевал. Снег на перевале лежал большой, и от этого снега стали слезиться глаза. Солнечный свет отражался от этого яркого снега и слепил людей.

Куда ни погляди — всюду ослепительно светился снег, и над ним стояли черные-черные отвесные скалы, на которых снег не держится, такие они были крутые. А над ними стояли вершины во льду.

Все страшно устали, но никто не роптал. Они так спешили на помощь грузинским братьям, что никто не думал отдыхать. Все дышали тяжело, все запыхались и пошли медленно к спуску с перевала.

Спуск был крутой, и тут все на минуту остановились. Далеко внизу под ними были видны хижины первого грузинского селения. Дальше стояли громадные леса на реке Чанчахи.

Солнце грело их уже по-южному. Тут все повеселели и начали быстро спускаться. Дышать стало легче, но снег был такой скользкий, что каждый придумал свой способ спускаться.

Кто садился на корточки и скользил вниз. Кто, как лыжник, во весь рост, слегка пригнувшись, опираясь на палку, спускался с кручи. Перед лошадьми стелили бурки на снегу, и они, осторожно ступая по черным буркам, шли, встряхивая гривами, с которых сыпался мелкий снег.

Других, более пугливых лошадей клали на бурку, связывали им ноги и скатывали их, тянули бурку за конец, и, беспомощно озираясь и чихая от попавшей в ноздри снежной пыли, кони ехали на бурках в Грузию.

Но иные кони шли сами, им даже нравился этот морозный воздух, крики и кругом суета, множество людей. Они ступали уверенно, и про них говорили: вот настоящие горные кони — ничего не боятся.

Первый красноармеец, достигший низа, оглянулся и замер… Такого зрелища он не видел никогда в жизни. По белой стене, упиравшейся в небо, спускались люди и лошади. Казалось, гора их рождает.

Где на бурках едут лошади, где спускаются сами красноармейцы, как на санках, где стаскивают на руках пулеметы — по всей горе шум идет, будто сама гора радуется, что на ней столько народу сразу.

А на плоских крышах в грузинском селении Гуршеви стояли старики и взволнованно жевали концы длинных усов.

— Сандро, дорогой, как ты думаешь, что это такое? — спросил один старик другого.

— Я думаю, что это революция идет к нам на помощь, — отвечал Сандро.

1940

КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ ПОДЗЕМНАЯ ВОЙНА

Я познакомился с археологом Левченко в 1938 году в маленьком городке Старом Крыму, погруженном в тень вековых ореховых деревьев.

Левченко изучал древний водопровод, найденный в Старом Крыму. На вершинах соседних гор были открыты полуразрушенные каменные бассейны, заваленные морской галькой. Галька эта собирала росу, роса стекала на дно бассейнов и оттуда по гончарным трубам лилась в город.

Я много бродил вместе с Левченко по сухим окрестным горам, и в конце концов мы сдружились.

Однажды мы вернулись в городок и зашли в маленький ресторан. Кроме нас, никаких посетителей не было, если не считать старого пса-крысолова. Он деликатно открыл дверь лапой и улегся у наших ног. Он вздыхал и искоса поглядывал на нас, как бы спрашивая, когда мы, наконец, перестанем говорить. Говорили не мы, а один Левченко.

Кофе остыл. Заведующий рестораном — глухой татарин — уснул за стойкой.

— Впервые я столкнулся с археологией очень диковинно, — рас сказывал Левченко. — Это было в Керчи, в тысяча девятьсот девятнадцатом году, при белых.

Я вернулся из германского плена, пробирался к себе на родину, в станицу Тихорецкую, и застрял в Крыму. Отец мой был машинистом на Северокавказской дороге.

Я вступил в знаменитые партизанские отряды Евгения Колдобы. Действовали мы на Керченском полуострове и все время тревожили белых.

Тогда Крым уже был отрезан от севера. Дрались мы на свои страх и риск. В конце концов белые загнали нас в керченские каменоломни.