Великие дни. Рассказы о революции

Мы сидели в кабинете Буденного в Реввоенсовете. За окном шел деловитый московский снежок.

Я представил себе замечательную картину. Степь. Ночь. Луна. Спящий лагерь. Буденный на своем Казбеке. И за ним, в приступе неодолимого сна, трясется чубатый смуглый мальчишка с пучком вялого мака за ухом и с бабочкой, заснувшей на пыльном горячем плече.

1933

ЛЕОНТИЙ РАКОВСКИЙ ФРОНТОВАЯ АЗБУКА

I

Апрельским утром в Перво-Константиновку вошли красные казаки дивизии Примакова.

За последние полгода жители села уже привыкли к военным постоям. Перво-Константиновку занимали и белые и красные. Но теперь белых накрепко прижали к самому Перекопу.

Вошедшая в село «Червоная» казачья бригада разместилась на всегдашних, обжитых всеми постояльцами, местах: штаб занял половину поповского дома с окнами, выходящими в сад. А казаки заполонили своими конями и тачанками широкий двор школы, стоявшей на краю Перво-Константиновки. Коновязи, устроенные сразу же за школьным забором, охватили школу с трех сторон. Всюду были кони и кони, кони и люди.

В школу конники внесли седла, вьюки, шинели, подсумки, винтовки. В классе сразу запахло сыромятью сбруи, конским и человечьим потом, махоркой и порохом.

Парты сбили в один угол, поставив их друг на дружку. Видавшую виды, уже порядком порыжевшую черную классную доску придвинули к самой печке.

Передвигать ее взялись двое: безусый молодой казак Дубовик и седой сутуловатый Костенко.

— Глянь: на доске что-то написано, — заметил молодой.

— Разве не видишь что? Написано: «Да здравствует…» — ответил пожилой.

— А это о ком же? Кто — «да здравствует»?

— Неизвестно: дальше, видишь, стерто. Может, еще врангелевцы написали. А ты что, хлопец, читать не умеешь? — удивился Костенко.

— Да я неграмотный, — потупился молодой.

— Почему?

— Не вышло учиться. Батю на фронте герман убил. Мы остались с маткой. Не до школы тут. А ты, дядя, может, еще и писать умеешь?

— Умею.

— А ну напиши что-нибудь, — попросил Дубовик и протянул товарищу огрызочек мела, лежавший в желобке доски.

Костенко взял мел и, старательно выводя букву за буквой, написал: «Смерть буржуям».

— Что ты написал? — смотрел то на доску, то на товарища Дубовик.

— Смерть буржуям, — подсказал кто-то из конников.

— Смерть буржуям, — повторил Костенко.

— Вот это — да! Правильно! — улыбался довольный Дубовик. — А почему так долго писал про смерть?

— А что?

— Да смерть — она ведь короткая…

— Ну не скажи, брат. Смотря какая смерть. Ежели беляк рубанет тебя, как полагается, с потягом, и рассечет тебя, ровно кочан капусты, пополам, это одно. А ежели ткнет пикой в печенки-селезенки, намаешься, пока помрешь…

— Костенко неверно написал, — подошел к ним веснушчатый казак. — Тут надо вот еще что. — И он поставил после слов «Смерть буржуям» восклицательный знак.

— А это что такое? — смотрел на обоих грамотеев Дубовик.

— Это восклицательный знак. Он означает: говорю от чистого сердца, — объяснял веснушчатый.

— Так, так, — соглашался Дубовик, хотя ничего не понимал.

— А есть, брат, еще знак вопросительный. Он вот как пишется, — сказал веснушчатый и изобразил на доске крючок.

— А вопросительный зачем? Когда, стало быть, еще неясно: помрет человек или нет? — спросил Дубовик.

— Да не то! Знак вопросительный не обязательно ставится, когда говорят о смерти. Можно и в жизни его приспособить. Например, я спрашиваю: «Дубовик, кто у тебя родился — сын или дочь?»

— Чудно! — хохотал неженатый Дубовик, мотая головой. — Хоро шо это — быть грамотным!

— Ну как устроились, товарищи? — спросил, входя в класс, комдив Примаков.

Комдив был удивительно молод — чуть постарше двадцати лет, — бритоголов и быстр.

За ним шел такой же молодой, только отпустивший широкую черную бороду, комиссар и по-настоящему старенький, в очках и линялой сатиновой рубашке, здешний учитель Петр Семенович, которого в селе звали просто «Семенычем».

— Устроились на славу!

— Подходяще устроились, товарищ комдив! — весело отвечали из разных углов конники.

— Будьте осторожны, товарищи, с окнами, не разбить бы стекол. Парт не ломайте — ребятишки по осени сядут за них учиться, — говорил комдив, оглядывая класс.

— Хорошо, что парты составлены в угол, — одобрительно заметил учитель, озабоченно смотревший на свое школьное имущество.

— Товарищ комдив, а вот мне еще за партой не довелось ни разу сидеть. Как бы это и нам немножко подучиться грамоте, — несмело обратился к Примакову Дубовик. — Пока наша бригада находится в лезерве, можно было бы… Пусть бы товарищ учитель позанимался с нами…

Дубовика со всех сторон поддержали красные казаки:

— Верно! Хорошо бы хоть трошки подучиться!

— А то ни карту тебе прочитать, ни какой документ…

— К тому же теперь школа не работает, и товарищ учитель свободен!

Старик учитель стоял, смущенно улыбаясь.

— Что ж, по-моему, хлопцы говорят дело, — оживился комдив, глядя на комиссара. — У них есть несколько дней — потом надо будет сменять вторую бригаду у хутора Преображенского. Попросим Петра Семеновича помочь нам. Верно?

— Попросим, — согласился комиссар.