Опасность, которой подвергались «бывшие», с каждым днем становилась все явственнее. Ужасный «закон о подозрительных лицах», позволявший арестовывать без всяких доказательств любого человека, заподозренного в контрреволюционной деятельности, уже начал приносить свои кровавые плоды. В тюрьмах во время сентябрьской бойни погибли сотни невинных жертв. Разве графине не суждено было пополнить этот скорбный список? И тогда Провидение предоставило ей шанс спастись, которым она, к сожалению, не смогла, по непонятной слепоте, воспользоваться. В Лондоне дело о драгоценностях развивалось в благоприятном для нее направлении, но ход следствия снова потребовал ее личного присутствия в Англии. Желая действовать в рамках закона, она запросила паспорт, который выдал ей министр иностранных дел Лебрен, что впоследствии стал консулом при Наполеоне Бонапарте.
В Лондоне графиня повела свое дело решительно, но надо было проявить терпение, поскольку английские судейские не спешили его завершить. Маркиз де Буйе[115]
, встретивший Жанну в Лондоне, нарисовал ее живой портрет:«Слишком известная мадам Дюбарри была в то время в возрасте примерно сорока семи лет. Однако, несмотря на то что свежесть и блеск ее чар уже давно исчезли, оставалось еще достаточно следов, чтобы догадаться, какое они производили действие. Можно было увидеть ее большие голубые глаза, полные самого нежного очарования, ее прекрасные русые волосы, красивый рот, округлившееся лицо, ее благородную и элегантную талию, которая, хотя слегка и пополнела, но еще сохранила гибкость и грацию…»
Г-н де Буйе был также очарован исполненными сострадания словами, которыми она обрисовала ужасное положение Людовика XVI и Марии Антуанетты, хотя «и тот и другая так жестоко обошлись с ней при восшествии на престол. Она не могла не думать об их несчастье и оплакивала их долго и искренне».
В Лондоне графиня узнала о казни короля. Как и вся французская колония, она восприняла эту новость очень болезненно. И все же ни это печальное событие, ни нависшая над ней самой угроза – ее имущество в Лувесьене было опечатано, – ни сообщение о том, что вскоре она могла получить назад свои драгоценности, не смогли удержать ее от того, чтобы сунуть голову в пасть к льву. Несмотря на рассказы прибывших из Парижа людей об убийствах, совершенных во имя революции, каким должно было быть ее ослепление, чтобы Жанна приняла решение вернуться во Францию? Безусловно, объяснением этому может быть то неисправимое чувство невиновности, которое было в ее душе… несмотря на ее бурную жизнь и всевозможные перипетии в прошлом… Чувство, которое граничило с явным непониманием сложившегося положения – вернувшись домой, мадам Дюбарри продолжала вести светский образ жизни, что никак не могло кончиться добром. Грейв, тот тип, что шпионил за ней в Лондоне, вернулся во Францию и продолжил преследовать Жанну своей ненавистью. Результат его клеветы не замедлил сказаться: в начале июля ей было предписано оставаться в замке под присмотром вооруженной охраны. На жаргоне, столь милом для того времени устных заявлений, Грейв разоблачил Дюбарри – именно так ее стали называть, каковая «посредством своего богатства и своих ласк, которым она научилась при дворе безвольного и беспутного тирана, сумела усыпить бдительность людей, не имеющих опыта ведения оных интриг, и не подчинилась Декларации прав человека».
Тут конечно же можно было бы спросить, какое отношение ко всему этому имела Декларация прав человека, но галиматья революционного новояза логике не поддается. Жанна с этим была не согласна и решительно отбивалась, опровергая пункт за пунктом выдумки своих обвинителей. И так умело, что комиссары департамента Версаль согласились с тем, что совершили ошибку: графиня получила свободу передвижения. Уверенная в том, что покончила с выдвинутыми против нее обвинениями, Жанна воспользовалась свободой… чтобы снова броситься в любовное приключение! В очередное! Новый избранник, шестидесятилетний герцог Роган-Шабо, был страстно влюблен в даму своего сердца, а та, по всей видимости, разделяла его чувства. Значит, Бриссак уже получил отставку? Безусловно нет, но для Жанны любовь была так естественна, что долго жить без нее она не могла.