Шейла не просто украсила собой последние годы жизни Фицджеральда – возможно, она была причиной того, что он вообще их прожил. Она вела трезвый образ жизни и сделала все, чтобы и он перестал пить, сменив алкоголь на кофе. Она была трудоголиком – и создала Скотту все условия для работы. Она умела радоваться жизни без эскапад и безумных выходок, и дарила эту тихую и спокойную радость Фицджеральду. Очень скоро их любовь переросла в страсть, напоминавшую, по крайней мере у Фицджеральда, своего рода зависимость. Он страдал, когда она покидала его даже на пару часов, постоянно звонил ей и ревновал ко всем, с кем она встречалась, – без него или в его присутствии. Шейла, чья работа требовала постоянных встреч с людьми, была вынуждена сидеть дома в обществе только Скотта – впрочем, она от этого (по крайней мере на словах) не страдала. Однажды Шейле даже пришлось лечь в больницу, чтобы получить предлог не встречаться с главным редактором, приехавшим специально ради встречи с нею из Нью-Йорка. Впрочем, она была счастлива рядом с ним – по ее собственным словам, она «начала жить, когда он появился». Она даже с неожиданным пониманием и терпимостью относилась к регулярным встречам Скотта с Зельдой: он проводил с женой все праздники и некоторые уик-энды. Лишь когда однажды во время отдыха Зельда стала во всеуслышание обвинять его в том, что он – опасный маньяк и насильно удерживает ее, Скотт не выдержал и заявил врачу, что снимает с себя все обязательства по отношению к Зельде, ибо больше не может как следует присматривать за ней, впрочем, счета за ее лечение по-прежнему оплачивал он. «Время, когда я мог это делать, прошло. Всякий раз, когда я вижу ее, – писал он ее врачу, – со мной происходит что-то, что выставляет меня перед ней в худшем, а не в лучшем свете. Я всегда буду питать к ней жалость, смешанную с болью, неотступно преследующей меня, – болью за прекрасного ребенка, которого я когда-то любил и с которым был счастлив, как уже никогда не буду счастлив вновь».
По совету Шейлы Скотт снял небольшой домик неподалеку от ее собственного (они даже пользовались услугами одной и той же горничной) и приступил к работе. Поначалу Скотт трудился над сценарием под броским названием «Американец в Оксфорде», а затем его перебросили на «Три товарища» по роману Ремарка. Ему очень понравился сам роман, однако сценарий в результате так перекроили, что Фицджеральд почувствовал себя раздавленным. «Я полагал, что все будет просто, – жаловался он другу, – но пребывание в Голливуде – сплошное разочарование. Здесь не осталось ничего живого, я не ощущаю жизни». Затем он работал над сценарием под рабочим названием «Верность», главную роль в котором должна была сыграть Джоан Кроуфорд – актриса даже заявила Скотту, чтобы он «писал безжалостно», однако сценарий так и не был поставлен. Фицджеральд последовательно работал над «Женщинами», «Мадам Кюри» и, наконец, «Унесенными ветром», где Скотт (кстати, оценивший роман Маргарет Митчелл как «хороший, но не слишком оригинальный») должен был редактировать диалоги. Год он проработал на MGM, но так и не написал ни одного законченного оригинального сценария; в конце концов контракт с ним был разорван. Фицджеральд работал еще с несколькими сценарными группами, однако также безрезультатно. В феврале 1939 года он перенес сильную простуду, приведшую его в больницу. Оттуда он вышел практически полной развалиной… Чтобы заснуть, ему нужно было снотворное, чтобы проснуться – стимуляторы. И все же он не прекращал ни работы над сценариями, ни литературных занятий – в это время Скотт писал свой последний роман «Любовь последнего магната», прообразом главного героя которого стал молодой продюсер Ирвинг Тальберг, который уже в двадцать лет успешно руководил киностудией
К этому времени Скотти училась в Вассаре – одном из самых престижных женских колледжей (деньги на ее учебу Скотту дали верные друзья Мэрфи) и начала свои первые шаги в журналистике – со временем она станет известным журналистом, сотрудником таких изданий, как