Оказавшись, наконец, в Париже, Шагал при любой возможности начинал рисовать. Всего за несколько лет он создал (или воссоздал) множество прекрасных произведений, к концу двадцатых годов завоевавших ему повсеместное признание критиков как одного из крупнейших художников своего времени. Его выставки от Парижа до Нью-Йорка, от Праги до Палестины проходят с неизменным успехом, и вырученные от продажи картин деньги позволяют Шагалу уже в конце 1929 года купить дом на улице Сикомор. Однако в новом доме художнику не сидится: он постоянно путешествует по Франции, очарованный красками Средиземноморья и снежными альпийскими пейзажами, церквями Савойи и цветами Бретани.
А позже Шагал влюбился в зелень Испании, переливы света Голландии, итальянские музеи и легенды Палестины. Однако он все равно остался русским художником, не растворившим, а обогатившим свою национальную составляющую. Как отмечали критики, его манера стала свободнее, а краски – ярче. В отличие от многих русских эмигрантов, лишившихся вдали от родины самобытности, жизненной силы или вдохновения, Шагал лишь обрел в Париже новую жизнь: его Россия, его Витебск, его молодость всегда были с ним, воплощенные в его обожаемой Белле. Она неизменно вдохновляла его, оставаясь музой, подругой, помощником и любимой женщиной – единственной и неповторимой.
Политика, которая всегда мало интересовала Шагала, все же внесла свои коррективы и в его жизнь, и в его творчество. Из-за того, что когда-то Шагал исполнял обязанности комиссара по делам искусств, ему долго не давали французское гражданство: лишь в 1937 году, по ходатайству влиятельных друзей, художник официально обретет во Франции вторую родину. А в Германии только что пришедшие к власти нацисты публично сжигали работы еврейских художников, в том числе и Шагала. Заря антисемитизма разгоралась над миром, пока еврей Шагал гравировал иллюстрации к Библии, проникнутые любовью ко всему живому, – судьба любит грустные шутки.
Хотя картины Шагала по-прежнему полны ярких красок и полета над реальностью, их судьба становится все более трагичной. В то время, как его картины выставляются по всему миру, музеи Германии снимают со стен его работы – наряду с произведениями других художников-евреев. Если раньше немецкие критики восхищенно писали о летающих козах и коровах Шагала, то теперь Геббельс с возмущением высказывался о «выскакивающих из-под земли, играющих на скрипках, летящих по воздуху зеленых, фиолетовых и красных евреях». В июле 1937 года в Мюнхене была открыта выставка «Дегенеративное искусство», наглядно демонстрирующая немцам – на примере шести с половиной сотен произведений Кандинского, Макса Эрнста, Пауля Клее, Эдварда Мунка, Алексея фон Явленского, Оскара Кокошки, Пита Мондриана, Марка Шагала и десятков других – образцы опасного для нации и всей арийской расы творчества евреев, коммунистов, умалишенных и прочих антиобщественных элементов. Многие экспонаты той выставки тоже были сожжены; прочие сгинули в сырых хранилищах или в огне войны…
То, что сначала казалось локальным сумасшествием, всего за несколько лет переросло в угрозу всему миру: Германия начала захватывать одну страну за другой, всюду насаждая свои порядки. В 1939 году, незадолго до объявления войны, Шагал вывез все свои работы из Парижа, а потом разместил их в прованской деревеньке Гордее – Шагал купил там здание бывшей школы, где устроил мастерскую и склад.
Через несколько месяцев Шагалу – а так же Матиссу, Пикассо, Максу Эрнсту и некоторым другим – передают приглашение Музея современного искусства в Нью-Йорке приехать в Америку. Поначалу Шагал не собирался покидать Францию, однако антисемитские законы, вступившие в силу после оккупации, вынудили его принять приглашение. Как оказалось, он успел почти в последний момент: уже во время сборов в Марселе его, как еврея, арестовали во время облавы в отеле, и лишь вмешательство друзей спасло художника.
В мае 1941 года Шагалы через Мадрид и Лиссабон добрались до Нью-Йорка – вместе с шестью центнерами работ художника. 23 июня – на следующий день после того, как Германия напала на Советский Союз, – Шагалы прибыли в Нью-Йорк.