Великие мужчины XX века

Нью-Йорк, этот Новый Вавилон, произвел на Шагала огромное впечатление: без устали кипящая жизнь, бесконечные встречи, выставки, премьеры – было трудно поверить, что в Европе идет война. Но Шагал никак не мог об этом забыть – далекая родина по-прежнему оставалась родной для него. Он помогал Советскому Союзу, как мог – собирал деньги, подарил несколько своих работ. Когда до него дошли известия о том, что немцы за время оккупации полностью разрушили Витебск, он опубликовал «Письмо моему родному Витебску»: «Давно, мой любимый город, я тебя не видел, не упирался в твои заборы… Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль. Врагу мало было города на моих картинах, которые он искромсал, как мог. Его «доктора философии», которые обо мне писали «глубокие» слова, теперь пришли к тебе, мой город, сбросить моих братьев с высокого моста в Двину, стрелять, жечь, наблюдать с кривыми улыбками в свои монокли…»

Прежний Витебск навсегда стерт с лица земли, но он навсегда останется на картинах Шагала: говорят, что по его полотнам при желании можно было бы полностью восстановить старый город. Даже в старости, не одно десятилетие прожив вдали от него, Шагал продолжал писать Витебск, где на улицах летали люди и улыбались коровы с человеческими глазами. В 1973 году Шагал, выступая на открытии выставки в Третьяковской галерее, говорил: «У меня нет ни одной картины, на которой вы не увидите фрагменты моей Покровской улицы. Это может быть, и недостаток, но отнюдь не с моей точки зрения».

Марк Шагал. Рыночная площадь. Витебск, 1917 г.

В августе 1944 года пришли известия об освобождении Парижа. Шагалы немедленно засобирались домой – однако судьба распорядилась иначе. Белла, заразившись вирусной инфекцией, сгорела буквально за два дня. Второго сентября 1944 года она скончалась в нью-йоркском госпитале: для ее спасения там не нашлось медицинских препаратов – все лекарства отправлялись в Европу, в действующую армию… Так война, хоть и косвенно, добралась и до Шагала. Смерть Беллы стала для него трагедией, сравнимой лишь с крушением мира: он больше не хотел ни рисовать, ни жить. «Все стало мраком», – писал он. На несколько месяцев он забросил живопись, заперся в доме и ни с кем не разговаривал.

Лишь с помощью своей дочери Иды он нашел силы жить. Они вместе перевели на французский воспоминания Беллы, написанные на идиш, разобрали ее дневники и письма. Летом Ида наняла для отца сиделку Вирджинию Хаггард Макнил, разведенную красавицу, умную и образованную, тридцати с небольшим лет, имевшую от первого брака дочь. Как говорят, не без умысла: Ида считала, что без женщины, которая смогла бы заменить ему умершую жену, ее отец или сойдет с ума, или умрет в тоске, а Вирджиния была похожа на Беллу и к тому же ей нравилось творчество Шагала.

Ее план оказался успешным: уже в июне 1946 года Вирджиния родила Шагалу сына, названного в честь его брата Дэвидом и получившего материнскую фамилию Макнил, – ведь в брак родители мальчика так и не вступили.

Вирджиния сделала для Шагала все, что могла, но Беллу она заменить была не в силах. До последних дней только Беллу обнимал вечно молодой Шагал на своих картинах, и ее лицо было у мадонн на его витражах, и только ее глаза – у кротких коров и озорных коз…

Шагал еще не успел окончательно вернуться из США в Париж, но его выставки уже прошли во многих городах мира, продемонстрировав как старые работы Шагала, так и созданное им во время войны. Так что когда в 1948 году Шагал с Вирджинией окончательно переселились во Францию, он снова считался одним из самых значительных и талантливых художников своего времени. Как и прежде, он много работает – в основном в жанре книжной графики: в то время Шагал создал иллюстрации к «Декамерону» Боккаччо, знаменитой античной пасторали «Дафнис и Хлоя», а выполненные еще в двадцатых годах иллюстрации к «Мертвым душам» получили Гран-при XXIV Биеннале в Венеции.

К концу сороковых годов Шагал сдирает с себя старую кожу: он все время ищет новые пути, новые жанры, новые способы выразиться. Его композиции становятся смелее, цвета меняют гамму, формы словно создаются заново. За следующие десять лет он освоил гобелены, скульптуру, витражи и мозаику. По примеру Пабло Пикассо, с которым Шагал подружился в двадцатых годах, в 1949 году Шагал отправился на Лазурный берег осваивать гончарное дело: в 1949 году он снял в городке Ване мастерскую, где занимался керамикой. Природа и воздух окрестностей этого городка так очаровали Шагала, что он купил виллу Холм неподалеку от Ванса. Лазурный берег в те времена стал настоящим центром французской живописи: в Валлорисе жил Пабло Пикассо, в Симезе под Ниццей – Анри Матисс, а рядом с ними – многочисленные подражатели и последователи. И с Матиссом, и с Пикассо Шагал регулярно встречался и даже иногда вместе работал – впрочем, из-за свойственного многим гениям в пожилом возрасте чувства ревности к собратьям по цеху их дружба так и не стала по-настоящему крепкой.