Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

С акмеизмом все получилось, а с романом – не очень. Один раз Ахматова совсем было согласилась, когда он приехал делать ей третье предложение в Евпаторию. Они бродили по песчаному берегу, но тут Ахматова увидела на берегу двух мертвых дельфинов, вынесенных волной на берег, и опять отказалась, сочтя это дурным предзнаменованием. Ну а уже потом, ближе к 1910 году, она вынуждена была согласиться, потому что роман с Голенищевым-Кутузовым сошел на нет, а сама она, как признавалась любимой подруге Валерии Срезневской, чувствовала, что обречена на этого человека, на Гумилева, на человека очень несчастного, которого должна сделать счастливым.

Никто из ее родни даже не пришел на венчание, никто не верил, что этот брак хоть сколько-нибудь продлится. Вскоре Гумилев уезжает в африканское путешествие, сколько бы его ни отговаривали. Но у Гумилева было свое представление о браке. Он был уверен, что рыцарь, каковым он себя считал, обязан совершать подвиги ради своей Альдонсы, ради своей Дульсинеи, иначе она его просто разлюбит. Тогда Ахматова и написала свои знаменитые стихи:

Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.

И действительно, Гумилева страшно тяготила ахматовская вечная печаль. Природу этой печали сама Ахматова раскрыла в одной из своих “Северных элегий”: жизнь ее складывалась слишком счастливо, и потому, предчувствуя будущие катаклизмы, она старается быть несчастной. “…Но длилась пытка счастьем” – так заканчивает она в 1955 году свои стихи-воспоминания “О десятых годах”. Она с самого начала готовилась к тому, чтобы быть трагическим персонажем в поэзии.

Но поначалу, лет до тридцати, в ее жизни все складывается довольно благополучно. Больше того, поэтическая судьба ее просто идеальна, а Ахматова тем не менее представляет себя оклеветанной, затравленной, больной, несчастной. И это не притворство. Если человек живет, растет в предчувствии неизбежной колоссальной катастрофы, для него совершенно естественно пытаться от этой катастрофы сбежать. И идея расплаты появляется у Ахматовой очень рано, в знаменитом стихотворении “Все мы бражники здесь, блудницы…”, написанном в царскосельском поезде. Ощущение, что “та, что сейчас танцует, непременно будет в аду”, сопровождает Ахматову всю жизнь. И она всегда пытается обмануть, заговорить судьбу. Да, это театр, театр в природе Серебряного века, но это, повторю, не только притворство. Это искренняя попытка принести таким образом жертву судьбе, как Поликрат – перстень.

И вот после этого поликратова счастья Ахматова остается примерно на полгода одна, и тут к ней приходит великолепное поэтическое озарение – она читает книгу Иннокентия Анненского “Кипарисовый ларец”. Книга эта, в чем она всегда признавалась, производит на нее ошеломляющее впечатление. Анненский открыл ей новые возможности, новую свободу. Вот этот вечно затянутый сюртук, учтивый поэт, как называл его Гумилев, этот застегнутый на все пуговицы пожилой чиновник оказался поэтом невероятно открытого лирического чувства. Это выяснилось после смерти его, когда стали публиковаться эти немыслимые “Трилистники”, эти горькие, страшные, истерические стихи, в которых есть и будущий Хлебников, и будущий Маяковский, и, конечно, ахматовская непосредственная, абсолютно человеческая интонация, которая сразу так подкупила читателей. Полное отсутствие котурнов, полная открытость и бесстыдная трагедия. Вот это отсутствие стыда Ахматова всегда называла первым признаком настоящей лирики.

Когда вернулся Гумилев из африканского путешествия, он как бы между делом спросил: “Ну а стихи ты писала?” Она, тайно ликуя, как она пишет, отвечала: “Да”. Прочла пять стихотворений, он сказал: “Ты поэт. Надо делать книгу”. До этого он держал дистанцию, после слишком бурных комплиментов стихам Ахматовой часто добавлял: “Да, она и вышивает прекрасно”. Но это нормальная мужская реакция. Расхвалив одно из ее стихотворений, из самых знаменитых, кстати, —

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный, —