Великие психологи

Туман начал рассеиваться. Несмотря на репутацию, венские девушки особенно не привлекали меня. У меня никогда не было связей в Вене. Там существовали мизерные различия между крайностями буржуазного пуританства и проституцией. Свободное и легкое вступление в сексуальные взаимоотношения, которые были хорошо знакомы мне по Берлину и Франкфурту, здесь отсутствовали. Я получил ассистентскую ставку в психиатрической больнице, где Вагнер-Яурегг[275], знаменитый своим малярийным лечением церебрального сифилиса, и Пауль Шильдер[276] были моими боссами.

Шильдер был яркой личностью и имел достаточно хорошее понимание структуры и функций в организме. Я не чувствовал себя комфортно на его лекциях. Его высокий голос и беспокойные движения наводили на меня страх. Всё же было нечто привлекательное и честное в нем.

Другой психоаналитик, который произвел впечатление на меня, был Пауль Федерн[277], особенно его предложение во время лекции. Представьте себе величественную патриархальную фигуру, говорящую: «Вы просто не можете достаточно совокупляться». Там была атмосфера, в которой поощрялось обычно только умственное совокупление. <…>

Моими контролерами были Хелена Дойч и Хичман, теплый, беспечный человек. Когда я спросил его однажды, что он думает о различных развивающихся парафрейдистских школах, его ответ был таков: «Все они делают деньги». Елена Дейч, с другой стороны, казалась мне красивой и холодной. Однажды я сделал ей подарок и вместо «благодарю Вас» получил в ответ интерпретацию моего поступка»[278].

Вена угнетающе действовала на Перлза, и в 1928 году он решил вернуться в Берлин, где начал собственную психоаналитическую практику, а его супервизором стал венгр по фамилии Харник. Опыт их общения был крайне неудачным, а по прошествии многих лет, когда об этом вспоминал сам Перлз, он казался еще и комичным: «Мы должны вернуться к аналитику, венгру по имени Харник. Я надеюсь, что смогу в какой-то мере описать состояние глупости и морального малодушия, до которого довело меня его так называемое лечение. Возможно, это был дидактический анализ для подготовки меня к статусу официально признанного аналитика. Но это уже никогда не выяснится. Всё, что тогда было установлено: «Терапевт должен быть свободен от комплексов, тревоги и вины». Позже я слышал, что он умер в психиатрической больнице. Насколько помог здесь психоанализ, я не знаю.

Он верил в пассивный психоанализ. Этот противоречивый термин означал, что я ходил восемнадцать месяцев пять раз в неделю, чтобы лежать на кушетке без всякого анализа.

В Германии во время приветствия каждый жал руку; он не жал мою руку ни при встрече, ни при расставании. За пять минут перед концом сеанса он дотягивался ногами до пола, чтобы показать, что отпущенное мне время истекает.

Самое большее, что он говорил мне, — одно предложение в неделю. Одно из его утверждений было, что я обратился к нему, чтобы стать дамским угодником. Так началось лечение. Я заполнял пустоту моей жизни на кушетке амурными историями, чтобы завершить образ Казановы, который он уже составил обо мне. Чтобы быть на высоте, я должен был вовлекаться всё сильнее во всё большее число, главным образом, выдуманных приключений. Через год, или около того, я хотел уйти от него. Но оказался трусом, чтобы просто уйти. После неудачи с анализом у Клары Хэппель разве оставались у меня шансы когда-нибудь стать аналитиком.

В это время Лора настаивала на женитьбе. Я знал, что не принадлежу к типу способных стать мужьями. Я не сходил с ума от любви к ней, но у нас было много общих интересов, и мы часто хорошо проводили время. Когда я заговорил с Харником об этом, он ответил типичной психоаналитической уловкой: «Вам не разрешается принимать важные решения во время лечения. Если вы женитесь, я прерву анализ». Будучи слишком трусливым, чтобы прекратить кушеточную жизнь по собственной инициативе, я переложил ответственность на него и променял психоанализ на женитьбу»[279].

Отношения Перлза с противоположным полом никогда не были глубокими. Это можно объяснить и развратным поведением отца, о котором мальчик мог знать, и подавленной агрессией в отношении к матери, распространившейся впоследствии на остальных женщин, которая нередко наказывала его за плохое поведение. Так что маленький Фриц не чувствовал родительской любви в той мере, в которой это было необходимо ребенку. Это означало, что на протяжении всей дальнейшей жизни он был не уверен в себе и искал подтверждения своей состоятельности среди других людей. И чем больше было этих «других», тем было, как ему казалось, лучше.

Несмотря на то что Перлз переехал из Франкфурта в Вену, а затем в Берлин, он сохранял отношения с Лорой, регулярно приезжая к ней. В своих воспоминаниях Фриц подчеркивал, что Лора заставила его жениться на себе, хотя он не был к этому готов. Да, у них были общие интересы, но о любви речи не шло.