Великие психологи

Помимо прочего, друзья настаивали на воссоздании и последующей публикации книги, которую Франкл начал писать еще до депортации в гетто. Франкл и сам мечтал об этом, поэтому всего за девять дней, практически без остановки, он надиктовал текст книги, которая получила название «Сказать жизни „Да!“: психолог в концлагере»[226]. Франкл вспоминал о процессе написания книги так: «Я диктовал непрерывно, три стенографистки только поспевали сменять друг друга — столько надиктовывал я ежедневно, наизусть, из самого сердца, в неотапливаемой и практически необставленной венской квартире, где окна были „застеклены“ картонкой. Диктуя, я расхаживал взад-вперед по комнате. А порой — я и сейчас это отчетливо помню — бросался в кресло и плакал, не в силах справиться с мыслями, которые обретали для меня щемящую ясность. Открылись шлюзы…»[227] Его страдания, обретя форму текста, получили смысл и в результате перестали представлять собой только негативный опыт. Благодаря книге Франкл становился свидетелем произошедшего в нацистских лагерях. Как и многие узники, прошедшие через подобную экстремальную ситуацию, он воспринимал свое свидетельство как миссию, служение на благо людей. Кроме того, в том же году Франкл написал вторую работу — «Вречебное душепопечение»[228], посвященную в большей мере его взглядам на психотерапию.

Описание Франклом лагерной действительности биографично, и вместе с тем оно позволяет представить происходившее в нацистском заключении с позиции психолога-исследователя. Франкл выделял три стадии реакции узников на лагерную реальность: фазу после попадания в лагерь, фазу адаптации и фазу, следовавшую за освобождением.

Главным симптомом первой стадии был шок. Оказавшиеся в лагере люди не могли поверить в окружавшую их реальность, поэтому их психика зачастую реагировала так называемой «иллюзией помилования» — они были уверены, что будут освобождены в самое ближайшее время. Когда освобождения не происходило, почти у каждого из заключенных появлялись мысли о самоубийстве. Настолько безнадежной казалась им ситуация, в которой они оказались, и настолько опасной для жизни они ее воспринимали. Тяжелое внутреннее состояние ухудшалось тоской по близким и отвращением ко всему окружающему. Человек всё более истощался психологически, и постепенно наступала вторая фаза лагерного существования.

Для этой стадии были характерны апатия, притупление эмоций и чувство безразличия ко всему происходящему вокруг. Психика начинала защищаться от экстремальной действительности. «Сначала заключенный отворачивался, если видел наказание других людей; он не мог видеть, как другие заключенные часами маршируют взад-вперед по грязи, направляемые ударами охранников. Дни или недели спустя положение вещей изменялось. Рано утром, когда еще было темно, заключенный стоял перед воротами с его командой, готовый к выходу. Он слышал крик и видел, как его товарища сбивают с ног, поднимают и сбивают снова — и почему? У него был жар, но он не сообщил об этом в соответствующее время, и теперь его наказывают за попытку получить освобождение от работы. Но заключенный, перешедший во вторую фазу психологических реакций, теперь уже не отводит свой взгляд в сторону. С этого времени его чувства притуплены, и он всё созерцает бесстрастно»[229].

Франкл уделил особое внимание выживанию в лагере интеллектуалов. Он подчеркивал, что эти люди уходили от окружавшей их жестокой реальности внутрь себя, как, собственно, и все остальные, но в отличие от многих там их ждал богатый внутренний мир, наполненный прошлыми переживаниями и мечтами о будущем, становившийся опорой для них.

Наконец, психолог констатировал наличие такой фундаментальной характеристики человека, как свобода выбора, которая с особой отчетливостью проявлялась в условиях лагерной реальности: «Опыт лагерной жизни показал, что у человека имеется возможность выбора действий. Там было достаточно примеров, часто героического плана, доказывающих, что апатия может быть преодолена, раздражительность подавлена. Человек может сохранить частицу духовной свободы, независимости разума даже в таких ужасных условиях психического и физического стресса.

Мы, бывшие узники концлагерей, можем вспомнить тех людей, которые поддерживали других узников, делились с ними последним куском хлеба. Их могло быть немного, но они являют собой достаточное доказательство того, что всё можно отнять у человека, за исключением одного: последней частицы человеческой свободы — свободы выбирать свою установку в любых данных условиях, выбирать свой собственный путь.

И там всегда можно было сделать выбор. Каждый день, каждый час давал возможность принять решение, которое определяло, подчинишься ты или нет тем силам, которые грозили лишить тебя твоей самости, твоей внутренней свободы, которое определяло, станешь ты или нет игрушкой обстоятельств, отказавшись от свободы и достоинства, с тем чтобы стать сформированным по образцу типичного узника»[230].