Великие страхи прошлого

Реджинальд Поул принялся лихорадочно действовать: от книжных штудий он спешил к сражению. Он отправился в Испанию, получив полномочия папского посланника (легата), чтобы убедить императора Карла V освободить Англию от «преступного тирана» (цитируется по онлайн-изданию: «Letters and Papers, Foreign and Domestic, Henry VIII», V. 13, P. 2, August-December 1538).

О дальнейших событиях мы знаем прежде всего из рассказа Джеффри Поула (1502–1558), младшего брата Генри и Реджинальда Поулов.

Счастлив муж, потерпевший поражение, если рядом с ним останется жив хоть один очевидец! Он, только он, может очистить воображаемую фигуру поверженного героя от напластований лжи и наносов клеветы, в которых та быстро скроется подобно тому, как бренные останки героя исчезнут, укрытые комьями земли.

В ту страшную пору, когда Реджинальд Поул, готовясь к войне с королем Генрихом VIII, искал надежных союзников по всей Европе, по всей Англии вряд ли можно было сыскать более несчастное семейство, чем Поулы. Они постоянно клялись тогда в верности королю и всячески поносили гордого, но падшего, как ангел, Реджинальда.

Это не помогало. Ненависть все так же загоралась в королевских глазах, когда он видел кого-либо из Поулов. Любой напоминал ему о несносном обидчике, укрывшемся вдалеке. Древний дух кровной мести просыпался тогда в безумном мозгу Генриха VIII, подзуживая расправиться со всей этой дьявольской семьей, пусть и хранившей в себе капли королевской крови. К тому же Генрих подозревал, что Поулы лишь на словах отреклись от Реджинальда, а втайне сообщаются с ним.

Заплечных дел Кромвель

В конце августа 1538 года Джеффри Поул и его бывший слуга Хью Холланд были арестованы и брошены в Тауэр. Никакой причины ареста названо не было, но в народе заговорили о том, что Джеффри тайно переписывался со своим старшим братом, а письма к Реджинальду возил слуга Хью. Распространились слухи и о каких-то солдатах, которых вербовал Джеффри, чтобы свергнуть короля. Положение арестанта было безнадежным. Он попытался покончить с собой, но не преуспел и в этом («Letters and Papers…», V. 13, Р. 2, August-December 1538).

После двух месяцев, проведенных в тюрьме, начались допросы. Королевских дознавателей интересовало, замышлял ли он что-либо против нашего короля и связывался ли для этого с беглым злодеем Реджинальдом. Допрашивали его и о том, с кем еще он общался, и хотели ли эти люди «изменить положение дел».

В частности, Кромвель расспрашивал его о Маргарет Ропер (1505–1544) и Маргарет Клемент (1505/1508–1570), дочерях казненного Томаса Мора, пишет британский историк Джон Гай в книге «Дочерняя любовь» (J. Guy. «А Daughter's Love», 2009). Обе они не скрывали: их возмущает, что по всей Англии уничтожают монастыри.

В ярости Кромвель кричал на Джеффри: «Как часто в последний год вы встречались с миссис Ропер или миссис Клемент и где вы встречались? Гэворили ли вы с ними о смерти сэра Томаса Мора и других и о причинах их смерти? Слышали ли вы о каких-нибудь письмах, рукописях или книгах, посланных им или их друзьям? Каково было содержание этих писем?» (J. Guy. «А Daughter's Love», 2009).

Впрочем, Джеффри скоро понял, что эти женщины мало интересуют Кромвеля. Он хотел бы расправиться в первую голову не с ними, а с самыми влиятельными людьми при королевском дворе.

Из страха перед пытками Джеффри сразу заговорил, стараясь понравиться своему палачу. Он выдал Кромвелю ряд симпатизировавших ему людей. Среди них были его собственная мать, брат Генри, семейство Куртене и сэр Эдвард Невилл. Последний якобы сказал, что король — «чудовище, даже хуже чудовища» («Letters and Papers…», V. 13, Р. 2, August-December 1538). За подобные слова этого преступника следовало наказать неслыханным образом.

Далее запуганный Джеффри молвил, что брат Генри потребовал от него служить отныне не королю, а его законной жене Екатерине Арагонской, ныне оклеветанной и отвергнутой, добавив, что сам он «короля не любит с детских лет» («Letters and Papers…», V. 13, Р. 2, August-December 1538). Лишь одно дает Генри надежду жить — что король рано или поздно умрет. Подобные слова, по тогдашним законам, приравнивались к государственной измене.