Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Но разве сам Клюев не действовал растлевающе, настраивая Есенина на враждебное отношение к городу, ко всему городскому? Эта озлобленность, обособленность и могла уже разрешиться только пьянством, только разгулом. Вот они ступени личной деградации Есенина: Клюев, Мариенгоф, Приблудный. Начиналось с робкого, мечтательного: «Говорят, что я скоро стану знаменитый русский поэт», а закончилось: «О если б вы понимали, что сын ваш в России – самый лучший поэт!» Росло самомнение, заносчивость, естественно мельчали приятели, понижаясь до полного холуйства и подлости.

Очень, очень скоро, изнемогая и теряя себя в пьяном кружении «Москвы кабацкой», Есенин понял, насколько он ошибся с выбором своего имиджа «поэта-хулигана». Но, как это частенько бывает с беспечными неосторожными людьми, спохватятся, а игра уже стала реальностью, придуманная маска – лицом. Попробовал было сорвать с себя эту карнавальную вещицу, не срывается – приросла, с мясом не отдерёшь.

Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

Я московский озорной гуляка.

По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку.

Каждая задрипанная лошадь

Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.

Я хожу в цилиндре не для женщин —

В глупой страсти сердце жить не в силе, —
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.

Средь людей я дружбы не имею,

Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.

И теперь уж я болеть не стану.

Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.

Думается, что слово «шарлатаном» в этом стихотворении – редакторская правка самого Есенина. Разве шарлатаном он в эту пору слыл? Нет, скорее – хулиганом. Наверное, по началу так и было написано, а потом, возможно, поэт решил несколько облагородить слухи о себе…

Но это – детали. Существеннее другое: имеется в этом стихотворении удивительная, хотя по виду и ничем непримечательная строка: «Не расстреливал несчастных по темницам». Не каждый на неё и внимание обратит.

А вот Осип Эмильевич Мандельштам, поэт и человек, весьма далёкий от Сергея Александровича, если слышал какие-либо нападки на него, всегда горячо вступался, утверждая, что Есенину уже за одну эту строку можно всё простить. Дело в том, что в эпоху революционного террора расстреливали-таки несчастных по темницам без суда и следствия, как это произошло, например, с царской семьёй. И написав такое, поэт неизбежно вызвал не то, чтобы неудовольствие, но ярость и мстительную ненависть властей. Да и вообще поэзия Есенина, отличавшаяся предельной искренностью, уже по самой своей природе была обречена на нелады с советским крайне лицемерным режимом, режимом воинствующей красной идеологии.

Но конфликт с властями тогда ещё только назревал. А вот от поэтической богемы надо было срочно спасаться. И Сергей Александрович уезжает то в Азербайджан, то в Грузию. Везде его принимают восторженно и радушно. Растущая поэтическая слава повсюду распахивает ему навстречу и чьи-то гостеприимные дома, и сердца человеческие. Там ему и живётся вольготно, и пишется легко. А в Москву возвращаться не спешит. Вот строчки из его Тифлисского письма: «Мне кажется, я приеду не очень скоро. Не скоро потому, что делать мне в Москве нечего. По кабакам ходить надоело».

Со вторым секретарём ЦК Азербайджана Петром Чагиным Есенин познакомился в Москве на квартире известного актёра Василия Качалова. Чагин предложил поэту побывать в Баку, обещал показать Персию. 20 сентября 1924 года, воспользовавшись приглашением, Есенин приехал в столицу Азербайджана. И – к самому юбилею: памяти 26 бакинских комиссаров.