Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

«Для испытания греховности человека служили два больших камня, между которыми был узкий проход. Надо было раздеться догола и пролезть между камнями. Если кто застревал, то умирал в страшных мучениях, и никто не смел подать ему кусок хлеба или чашку воды. В этом месте валялось немало черепов и костей». Как не отговаривал дядю «Коля маленький», он всё-таки рискнул проделать опасный опыт.

Вконец оборванным, голодным и измученным путешественникам пришлось по причине крайнего безденежья обратиться к русскому послу, чтобы тот выслал им 200 талеров. Рассчитался с ним Гумилёв уже в России, куда вместе со своим племянником возвратился в начале сентября.

За три года своей семейной жизни Николай Степанович уже дважды уезжал в Африку. Первый раз через полгода после свадьбы, второй – через полгода после рождения сына Льва, появившегося на свет 18 октября 1912 года. Последний отъезд был особенно драматичен. Ещё во время сборов поэт сильно расхворался: температура – 40 градусов, полубредовое состояние с подозрением на тиф. Жена с грудным ребёнком на руках в тяжёлой непрекращающейся истерике. И категорически не отпускала мужа ни в какую экспедицию.

Ну, а он, разумеется, презирающий и свою слабость, и женские страхи, выпил чая с коньяком – и на вокзал, оставив жену в полуобморочном состоянии. Полгода промыкался по своей любимой Африке, к которой жена ревновала едва ли не больше, чем ко всем его возлюбленным вместе взятым. А возвратился не менее больным, чем уехал, теперь уже – малярия. Того гляди, Лёвушку годовалого заразит. Не приняла его Анна Андреевна.

У КАМИНА

Наплывала тень… Догорал камин.
Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,

Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался в глубь неизвестных стран,

Восемьдесят дней шёл мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда

Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной

В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,

Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас.

Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,

Именем моим названа река,

И в стране озёр пять больших племён

Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,

И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,

Погребённый здесь, в четырёх стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны

Эту цепь порвать ныне не вольны…»

И, тая в глазах злое торжество,

Женщина в углу слушала его.

Пришлось Николаю Степановичу снять комнату на Васильевском острове. Карантин и отчасти – «ссылка». Что же касается богатейшей коллекции предметов культуры и быта абиссинцев, а также собранных поэтом образцов африканского фольклора и 200 фото негативов, запечатлевших то, чего оказалось невозможно вывезти – всё это было приобретено за бесценок «Музеем антропологии и этнографии», снарядившим экспедицию.

А в доме Гумилёвых появилось чучело большой чёрной пантеры с оскаленными зубами. Этот личный охотничий трофей Николая Степановича был поставлен в нишу между столовой и гостиной. И привёл в ужас не одного из впервые наткнувшихся на него гостей. Ну, а сам поэт расхаживал в шубе, сшитой из двух леопардов, один из которых был застрелен собственноручно Гумилёвым, другой – туземцами. Шубу эту поэт носил всегда нараспашку, для чего шёл обыкновенно не по тротуару, а по мостовой, где просторнее. Антураж довершался непременной папироской в зубах.

Многие считали постоянное стремление Гумилёва в Африку его прихотью, чудачеством. И только впоследствии выяснилось, насколько это было серьёзно. Из всего, хранящегося в Этнографическом музее Академии наук, Африканская коллекция, собранная Николаем Степановичем, по своему научному значению уступает единственно собранию Миклухи Маклая. Вот они – корни будущего великого этнографа Льва Николаевича Гумилёва, сына поэта.

В 1913 году Вячеслав Иванов, лишившийся своей «Академии стиха» да и вообще утративший какую-либо связь с молодой поэзией, решил перебраться в Москву. С его переездом рухнула, перестала существовать, может быть, главное детище этого поэта – знаменитая Башня. В эту же пору наметился серьёзный разлад между синдиками «Цеха поэтов».