Великие Цезари

Цезарь все это ни в грош не ставил и никогда не придавал гаданиям никакого значения. Не один раз гадатели советовали ему воздержаться от начала сражения по причине неблагоприятных признаков при жертвоприношении, но он никогда к выводам жрецов не прислушивался и полагался только на свой талант, логическое мышление и удачу.

Современные ученые говорят, что удача заложена в человеке чуть ли не на генетически-клеточном уровне. Есть люди, которым всегда и во всем везет, а есть неудачники, и таковы, дескать, они от природы. Приводится пример с мешком монет. Если, скажем, тысячу монет высыпать на пол, то окажется, что большая или меньшая часть ляжет «орлом». Эту часть складывают вновь в мешок и опять рассыпают, и так до того момента, когда останется всего лишь одна монета, упавшая «орлом». Выходит, что эта монета, одна из тысячи, всегда падала «орлом». В этом действительно нет никакой мистики, но если пометить эту монету и повторить опыт, то вполне может оказаться, что упавшей «орлом» будет уже другая счастливица. Так что удача никогда не упразднит случая.

Диктатор хоть и не верил в приметы, все же накануне рокового дня чувствовал какое-то непонятное томление и плохо спал. Ему снились странные сны, и об одном из них он всерьез задумался. Что бы это значило: будто бы он, как птица, летает над облаками, земные пределы едва видны, а потом вдруг оказывается в каких-то озаренных неземным светом чертогах, где сам Юпитер пожимает ему руку. Неужели его принимают в сонм бессмертных Богов? Ему стали приходить мысли о кратком уделе человека и вечной жизни среди обитателей Олимпа. Такие мысли томили и наводили на сердце печаль, и он все чаще стал приглушать тоску вином. Не раз в кругу друзей на пирушках он становился грустен и заводил несвойственные ему разговоры о бессмертии. Припоминал теории стоиков и перипатетиков, втягивая в эти беседы и своих приближенных, которые поначалу недоумевали, но в свете участившихся знамений стали поддерживать эти беседы, примечая, что диктатор стал каждый вечер напиваться, чего с ним никогда не случалось.

Корнелий Бальб рассказывал, что в Капуе во время застройки новых участков поселенцы наткнулись на древние могилы и обнаружили гробницу основателя Капуи. В ней лежала медная доска с греческим текстом, говорившим, что после того, как потревожен будет Капиев прах, погибнет его потомок от руки сородичей и по всей Италии вспыхнет новая распря. Здесь у Светония какая-то путаница. Среди предков Цезаря Капия не было, поэтому исследователи полагают, что речь идет о Юле. Реакцию Цезаря на эту байку предположить не трудно, но сам-то Бальб, ближайший сподвижник диктатора, должен был бы озаботиться безопасностью своего патрона, коль скоро такие недобрые предвестия до него дошли, да еще с конкретным подтекстом, что причиной несчастья станут сородичи. Бальб должен был бы, казалось, встревожиться всеми этими знамениями и глухим брожением в обществе и усилить хотя бы негласное наблюдение за патроном, приставить к нему незаметных охранников, раз тот о себе не заботился, но он почему-то этого не сделал. Знал ли Бальб о заговоре? Вероятно, в какой-то мере и знал, потому что Рим без тайных интриг и комбинаций – это не Рим, но в какой степени достоверности? И если знал, то почему не принял против злоумышленников полицейских мер? Не позволил Цезарь? Пожалуй, могло быть и так, да и к тому же заговорщики были членами сената, а с ними ничего нельзя было сделать в смысле изоляции без широкой общественной огласки.

Так все и было: вроде бы многие и знали о готовившемся жертвоприношении на алтарь Республики и в то же время ничего не предпринимали. Кто из солидарности, а сторонники диктатора из мнения, что он не только вне всякой критики, но и вне всякой опасности благодаря своему счастью и фортуне. Да и после того как в храмах статуи диктатора встали рядом с изображениями богов, а он сам не прочь был назвать себя Юпитером-Юлием, никто из его окружения и представить себе не мог, что у кого-то может подняться рука на живого Бога.

Но, несмотря на тревожные сны, темные предчувствия и разговоры о знамениях, Цезарь продолжал заниматься государственными делами и подготовкой к длительному походу в Парфию, и в Аполлонию, где стояли готовившиеся к выступлению легионы, он послал делать последние приготовления своего наследника Гай Октавия. В этом молодом человеке он сумел прозреть выдающегося в будущем государственного деятеля.

Между тем иды марта неумолимо приближались и в своем приближении приносили новую волну слухов и предсказаний. Жрец-гарусник Спуринна без обиняков заявил Цезарю, чтобы он опасался беды именно пятнадцатого марта. Хоть у диктатора и в самом деле на душе скребли кошки и витало темное облако томления и печали, он выслушал это предсказание с насмешливой улыбкой.

«Но, по-видимому, – пишет Плутарх, – то, что назначено судьбой, бывает не столько неожиданным, сколько неотвратимым».

И это несомненная истина – судьбы не переспоришь: «чему быть – того не миновать».