Великие Войны (СИ)

Люди постепенно и исподволь задвинули Йаллера в угол, он вынужден был сесть на низкое мягкое сиденье, затем кто-то протянул ему тёмный напиток в такой изумительно расписанной чашке, что он замер: по краю тянулась тончайшая вязь, казалось, глаза человека не способны уследить за таким, столько мелочей, подробностей, а ниже узор преображался, и можно было угадать очертания птиц, животных... даже крылатых ящеров, что ли... хотя нет, невозможно, это только кажется, здесь они не живут... похоже, прихотливая игра золотой линии вытягивала из глубин подсознания самое важное, и каждый видел своё... Вместе с чашкой подали маленький поднос, на котором лежал аккуратной горкой тонко смолотый усластитель, - бери щепоткой и сыпь в чашку, пей медленно, наслаждайся вкусом, запахом... Йаллер посмотрел, как делают другие, и последовал их примеру, чувствуя себя полностью чужим: он не мог так же беспечно и полностью отдаваться этим простым удовольствиям. В душе постоянно жила тревога, он боялся, что люди почувствуют её, и он испортит им вечер. Он опустил глаза - и из шума вдруг ясно и чётко выделился женский голос, который сказал что-то резкое и весёлое. Все засмеялись - и умолкли.

А потом она запела. Поначалу Йаллер дёрнулся, - вдруг опять будет подражание пению элиа, - но тут же понял, что всё совсем не так, и неизвестно, хуже это или лучше. Голос вился, почти как золотая линия на узоре, мелко дрожал, уходил то вниз, то вверх, казалось, в этом бесконечном порхании нет ни души, ни смысла, а люди рядом, замерев, слушали, восхищённо переглядывались после каждой рулады, кивали с видом знатоков и ждали ещё и ещё... Из угла не было видно ничего, певица была где-то дальше, в большом зале, у неё было беспредельное дыхание, и пение никак не заканчивалось. Йаллер уже устал и от этих рулад, и от восторженного молчания, понимал, что гости полностью поглощены этим, и вся их жизнь такова, что им важны качества напитков, витиеватость узоров и пения, и они могут себе позволить забыть - или вовсе не знать о вопросах жизни и смерти, потому что ограждает их от этого то ли судьба, то ли другие, кто сражается и умирает. Ему даже стало досадно: а и правда, пусть Раун дойдёт до этого принца Рилли, и тот наконец обнаружит, что есть, кроме их тщательно лелеемого мирка, ещё и настоящая большая жизнь... спохватился: узнать-то узнает, а дальше? Да и большой мир вовсе не значит, что этот плох, просто он больше...

Потом принесли длинные тонкие трубки, - хозяева угощали, гости заговорили, воздух наполнился тонким дымом, головокружительными запахами, - каждый выбирал с добавками по своему вкусу. Из клубов дыма вдруг вынырнул толстяк, схватил за руку, куда-то потянул. От множества запахов становилось как-то не по себе, Йаллер встряхнулся: если даже он чувствует какую-то одурь, то что же тогда с людьми-то творится? Потом спохватился: раз он изображает человека, то нельзя сильно отличаться от остальных. Толстяк протащил его сквозь толпы гостей, лежащих, сидящих, поднырнул под низкий свод - и остановился посреди небольшой комнаты, в которой на полу сидели люди и тоже курили. Дым потихоньку уплывал в незаметные отверстия у потолка, но его всё равно было предостаточно для того, чтобы люди могли надышаться дурманом вволю.

Толстяк дёрнул Йаллера за рукав, тот сел и прислушался. Человек говорил тягуче, медленно, через короткое время Йаллер понял: это ритуал, человек восхваляет своего отца... а посреди комнаты сидел принц Рилли и внимательно слушал.

- ...и был он богат, было у него десять детей, не считая девочек, и третий сын из них - я.

- Да будут благословенны дни и ночи твоего отца, Нигбар-ариаху.

- Благодарю, великий принц.

Говоривший встал, церемонно сложил руки на груди, совершил три поклона, затем коснулся лба, глаз и рта и бережно дотронулся до края одежд принца. Йаллер вместе с толстяком переждал ещё два выступления, а затем настала тишина, и Йаллер понял, что всё, - очередь принимаемых в круг принца закончилась, и теперь все смотрят на него. Он быстро воспроизвёл положенное начало речи, - оно у всех было одинаковым, даже человеку при определённом усилии запомнить было несложно, - а дальше надо было что-то рассказывать, желательно подольше и позанимательней, поскольку тут явно любили приукрасить действительность... а может, это была просто форма, и из неё привычному уму было легко вылущить правду, как орех из скорлупы. Он давно уже умел притворяться человеком, насочинял о себе уже немало легенд, но сейчас - в душе что-то дрогнуло, почему-то оказалось, что он внезапно стоит перед барьером. Он не боялся шагнуть в пропасть и взлететь, понятия не имел, что такое боязнь высоты, но вдруг ему стало понятно, каково человеку, который должен шагнуть с обрыва.

- Мой отец...

Он на мгновение замолчал.

Глянул на принца Рилли. Тёмные глаза были внимательны и доброжелательны. Здесь не было чужих. Здесь все были гостями. Кто-то более желанным, кто-то более незнакомым. Здесь не было и не могло быть врагов. Враги приходили иначе или же просто налетали и убивали. Но - не здесь.