Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

В архиве Канцелярии городовых дел, или Канцелярии от строений, как ее стали называть с 1723 года, хранятся многочисленные прошения архитектора о выплате заработанных денег вольным каменщикам, плотникам, об увеличении жалованья ученикам и писарям. Примечательно уцелевшее донесение Трезини о больных работных людях. (Правда, написано оно 29 июля 1723 года, когда быт в городе уже более или менее налажен.) «Которые больные разными скорбями и лежат по квартирам… от лекарей… не врачуются. Того ради дабы милостиво повелено было послать указ к лекарю, который определен к солдатам, чтоб он из тех мастеровых, которые могут ходить к нему для лекарства, принимал и лечил, а которые от большой болезни немочно ходить, чтоб ходил к ним по квартирам и лечил…» Если человек столь серьезно заботится о здоровье людей, которые у него работают, то легко предположить, что он столь же внимателен к их питанию и жилью.

Может, именно среди тысяч этих обездоленных и стали впервые его называть на российский манер — Андрей Яковлевич Трезин. Новое имя прижилось, и в конце 10-х годов так именуют архитектора во многих канцелярских бумагах, А он не спорит. Только подписывается по-прежнему: Dominico.

Тысячи людей в подчинении. Множество дел, которые следует исполнить. Стройки, за которыми он следит, в разных концах. А то и вовсе в Кронштадте или Шлиссельбурге. И всюду желательно побывать, осмотреть хозяйским взором…

Но вот на Троицкой церкви хрипло начинают играть куранты. Им вторит храм, что рядом с дворцом князя Меншикова на Васильевском острове. Одиннадцать. Перерыв на обед. Летом на три, зимой — на два часа.

Обычно Трезини спешит домой. После трапезы порой можно еще соснуть часок-полтора. А там снова дела, дела…

Лодка скользит по реке. Теперь на Большую Невку — в Канцелярию. (В 1712 году этот дом отдадут Ивану Румянцеву, заместителю Ульяна Синявина.) Там царили бумаги. Трезини не мог понять этой исступленной страсти к переписке. По его убеждению, она происходила от всеобщего недоверия друг к другу. Однако приходилось терпеть и мириться. Без бумажки не двигалось дело. И он писал. Случайно уцелел (видимо, все же неполный) перечень донесений и рапортов Трезини за один год, 1725-й. Тут и требования выдать 110 карандашей для рисования разных чертежей и свинцовые листы для покрытия Петропавловского собора. Просьба отпустить с государева оружейного двора один коловорот и выделить людей для строения палат Тайной канцелярии. Донесения о надобности колес для тачек и дров для отопления казармы работных людей. А всего за год поступило от него двадцать семь входящих, как говорят писари.

Порой из Канцелярии быстро вышагивал в близлежащую слободу. (Широко, размашисто ходил царь, и ему старались подражать.) В слободе жили мастеровые — вольные каменщики, столяры, кузнецы. (По специальному государеву указу в городах России «проведывали тайно о лутчих мастеровых людях из всяких чинов», а проведав, насильно с семьями и скарбом переселяли в Санкт-Петербург.) Было у Трезини здесь несколько добрых знакомцев, с которыми любил поговорить, а иногда и послушать совет…

Но чаще спешил на Выборгскую сторону. Там вдоль берега Большой Невки квартировал батальон Канцелярии. Его специально создали в 1709 году. Пятьсот с лишним солдат следили за подвозом материалов, охраняли стоящие рядом склады-магазины, несли караул в местах, указанных начальством.

Под вечер порой успевал еще завернуть на какую-нибудь стройку. Посмотреть, как движется дело.

Случалось, работа вынуждала уезжать из города. На день, неделю, а то и на месяц. В архиве Канцелярии сохранились рапорты: «По утру рано поеду в Шлиссельбург… а сего числа приехал из Кроншлота». «Ныне надлежит ехать в Стрельну, в Питергоф, в Шлиссельбург, на казенные (в данном случае кирпичные. — Ю. О.) заводы…» И хотя там работали другие архитекторы, ответственность все равно лежала на нем…

По возвращении все начиналось сначала. Крепость, Городовой остров, Васильевский, Выборгская сторона. А вечерами то ассамблея с курением трубок, игрой в шахматы, то званое пиршество…

Пиршества бывали часто. То чей-то день рождения, то именины, то царь одержал очередную победу, то годовщина сражения.

Свидетельствует датчанин Юст Юль: «День Петра и Павла. У Меншикова много ели, много пили и много стреляли. И разгула, и шума было здесь столько же, сколько на любом крестьянском пиру. Среди обеда внесли целого жареного быка; жарили его в течение двух дней. Попойку и кутеж мы выносили до 4-х утра… На всех пирах… лишь только соберутся гости, прежде чем они примутся пить или отведать вина, царь по своему обыкновению велит поставить у дверей стражу, чтобы не выпускать никого. При этом царь сам редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина…»

Наутро даже после самой большой попойки вновь начинался обычный трудовой день…

VI

Весна 1704 года. Еще не закончено строение Кроншлота, не заложено Адмиралтейство. Реальна угроза нападения шведов с моря и с севера от Выборга. А гонец мчит в Москву государево письмо боярину Стрешневу:

«Min Herr