Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

Московский профессор и цензор Н. Крылов оставил воспоминания, как в 40-е годы XIX века ехал в коляске с самим Л. Дубельтом, начальником III отделения: «Проезжая… мимо монумента Петра Великого, Дубельт, закутанный в шинель и прижавшись к углу коляски, как будто про себя говорит: „Вот бы кого надо высечь, это Петра Великого за его глупую выходку: Петербург построить на болоте“». Оставим в стороне жандармское суждение: провинился — высечь. Оно еще добродушно — ведь мог сослать или упрятать в каземат. Для нас интересно другое: проходят десятилетия, но продолжает жить недовольство решением Петра, его выбором места для новой столицы. И не только среди простого люда, но и среди тех, чья обязанность блюсти интересы власти. Увы, даже высказанное недовольство уже ничто изменить не в силах. Город живет, ширится, процветает по своим собственным законам. Можно, конечно, искать способы оградить его от нагонной волны — возвести плотины, прорыть специальные каналы. Впрочем, и эти планы могут принести свои беды. К примеру, изменение природных условий, что еще страшнее. И тогда от бессилья, от противной неизвестности рождаются странные и страшные пророчества: «Вот пробьют часы, петух закричит, и все: и город, и река, и белоглазые люди исчезнут и обратятся в ровное водяное пространство, отражая желтизну ночного стеклянного неба…»

Опытный инженер-строитель, Трезини понимал, сколь опрометчиво решение Петра и какие беды принесет оно в будущем. Город, без сомнения, следовало возводить, отступив от топких берегов. Ну хотя бы в излучине реки, где поставили Смоляной двор для Адмиралтейства, или на высоком берегу против Кроншлота и Котлина на месте небольшой мызы. (В 1714 году здесь начали строить Петергофский дворец.) Но царь пожелал увидеть свой город в самом устье Невы: пусть знают иноземцы, что русская столица не хуже Амстердама. Есть у нее свой поместительный порт, своя большая верфь. (Потом Петр Алексеевич спохватится, что его парусники начинают быстро гнить в пресной речной воде, да будет поздно.) Поспешность решений государя Трезини осуждал, но предпочитал молчать. Не резон раздражать царя Петра.

Архитектор отдавал себе отчет, что ни в какой другой европейской стране, ни при каком другом правительстве он не сможет достичь такого положения, как в теперешней России, при Петре Алексеевиче. Зодчему оставалось только требовать от других и строить самому жилые дома на высоком цоколе. Старинные гравюры и рисунки хранят изображения фасадов первых петербургских домов. У каждого очень высокое крыльцо с двумя всходами по бокам. Хоть так стремился Доминико Трезини уберечь жилые покои от воды.

VII

Юный Петербург страдал не только от наводнений, но и от пожаров. Приходилось мириться с яростью невских волн и пламенем, пожирающим деревянные дома.

Только никак не могли обыватели привыкнуть к пожарам «шутейным». Неизвестно, в какой год, неизвестно, в какой день — то 1 апреля, а то 30-го — около полуночи позади императорского сада или у Литейного двора могли взлететь к небу языки пламени. В тот же миг начинали бить барабаны, тарахтеть трещотки ночных сторожей, гудеть колокола на ближних церквах. Раздавался истошный крик: «Пожар! Пожар!»

Переполошенный город приходил в движение. Сонные горожане выскакивали на улицы. Кто, схватив топор или багор, бежал в сторону огня. Кто суетливо начинал наливать воду в свои бочки. Захлебывались в плаче дети. Причитали старухи.

Когда перепуганные обыватели сбегались к бушующему пламени, то натыкались на цепь солдат. Гвардейцы с ухмылкой показывали на огромный костер и вежливо поздравляли с праздником — первым или тридцатым апреля. В стороне царь с царицей держались за бока от смеха. Шутка удалась. Подданные на деле осознавали государев юмор.

Петр Алексеевич воспринимал огонь по-особому, с каким-то языческим чувством. В дни праздников все церкви, подъезды домов, ворота увешивали фонарями. В каждом окне обязаны были гореть свечи. И не одна, а несколько. Да еще вдоль участка следовало расставить горящие плошки. Иллюминация радовала государя. А уж если где настоящий пожар случится, царь мигом туда скачет. И всегда стремится прибыть первым. Первым же лезет разбирать, растаскивать горящий дом.

Надобно заметить, что из любви к Петербургу государь наладил великолепную пожарную службу. По сигналу тревоги — набат или барабанная дробь — жители обязаны были бежать тушить огонь. В 1716 году Петр установил правило, что от каждых ста домов семьдесят человек должны являться на пожар, тридцать из них приносят топоры, двадцать — ведра, десять — вилы и крюки, десять — две лестницы. По пушечному выстрелу являлись на пожар и солдаты. Там, где можно, подплывал специальный корабль «с насосами, которые вгоняют воду в длинный кожаный рукав… снабженный на конце металлическим шприцем».

Автор описания Петербурга в 1717 году рассказывает о городских пожарах: