Великий Бисмарк. Железом и кровью

Новый, 1863 год стал временем обострения внутриполитического кризиса. Собравшийся в середине января на очередную сессию ландтаг вновь занялся вопросами бюджета. Либеральное большинство выступило с жесткой критикой правительства. В ответ Бисмарк начал горячо защищать свою «теорию пробела», говоря о том, что правительство не имеет морального права прекращать функционирование государственного механизма только потому, что не в состоянии договориться с палатой о бюджете. При этом он постарался отвести удар от себя, представив дело так, что депутаты сопротивляются не правительству, а монарху. В своем выступлении 27 января он подчеркнул, что речь идет не о противостоянии правительства и парламента, а о противостоянии парламента и короны. «Вы адресуете упрек в нарушении конституции министерству, а не короне, в том, что последняя верна конституции, вы совершенно не сомневаетесь. Этой трактовке я противился уже на заседаниях комитета. Вы, как и каждый человек в Пруссии, знаете, что министерство действует от имени и по приказу Его Величества. (…) Я отказываюсь признавать разделение короны и министерства не потому, что, как говорилось здесь с трибуны, хочу превратить авторитет короны в щит, прикрывающий правительство. Мы не нуждаемся в щите, мы стоим на почве права. Я отказываюсь признавать это разделение, потому что оно скрывает тот факт, что вы находитесь в борьбе за власть с короной, а не с министерством» [226]. Бисмарк умело пользовался тем, что многие депутаты вовсе не хотели доводить конфликт до прямого противостояния с прусской монархией, что могло иметь совершенно непредсказуемые последствия вплоть до революции в стране. Министр-президент заявил, что уступить парламенту в данном вопросе – значит признать его абсолютное главенство в государственном механизме. Однако этого не будет, это противоречит конституции, которая предусматривает разделение властей. «Прусская монархия еще не выполнила свою миссию, она еще не готова к тому, чтобы стать чисто декоративным украшением вашего конституционного здания, не готова превратиться в мертвую деталь в механизме парламентского правления!» – воскликнул Бисмарк под громкий ропот депутатов. В то же время министр-президент подчеркнул готовность правительства к компромиссу, перечислил все шаги, сделанные в этом направлении, и, отвечая на упрек со стороны одного из депутатов, добавил: «При отсутствии компромиссов возникают конфликты, конфликты становятся вопросами власти; а поскольку жизнь государства не может замереть ни на мгновение, тот, в чьих руках власть, вынужден ее использовать» [227].

Риторика главы правительства, как и следовало ожидать, депутатов не убедила. Нижняя палата ландтага приняла подавляющим большинством голосов адрес к прусскому королю, в котором обвиняла министерство в нарушении конституции. 17 февраля 1863 года депутаты возложили на министров личную имущественную ответственность за расходы, противоречащие действующему законодательству. Либеральная пресса развернула масштабную кампанию, говоря о «неугасимом отвращении, невыразимой тошноте перед лицом негодного берлинского правительства, которое представляет собой противоестественного монстра, противного европейским порядкам» [228]. При этом следует отметить, что и правительство, и парламент не прекращали текущую деятельность. Депутаты не пытались ни бойкотировать работу исполнительной власти, ни предпринимать каких-либо других радикальных мер, которые резко обострили бы конфликт и перевели бы его на следующую, значительно более опасную для обеих сторон стадию. Либералы хотели революции еще меньше, чем король. В эти месяцы много говорилось о покушении на основы конституционного правления, о ползучем государственном перевороте, о нарушении всех мыслимых норм, однако на практике ни Бисмарк, ни его оппоненты, несмотря на громкую риторику, не совершали резких движений, которые привели бы к развалу сложившейся системы органов власти в целом. Ставка делалась скорее на изоляцию и истощение противника. И в этой игре у каждой из сторон были свои козыри: у Бисмарка – поддержка короля, у парламента – общественного мнения. Как писал Х. фон Кроков, «в 1863 году прусский министр-президент был весьма одиноким человеком; не было сильной партии, на которую он мог бы опереться, вместо этого кругом враги, общественное мнение карало его уничижением, если не презрением» [229]. По словам Л. Галла, «никогда более вплоть до 1890 года искушение совершить государственный переворот не подбиралось к нему так близко, как в последующие месяцы. (…) Невозможно отрицать, что во внутренней политике он все больше и больше терял почву под ногами» [230].