Великий день инков

Комиссар на мгновение задумался. К ним прибывает командир парашютного батальона полковник Бракватиста. Были они когда-то друзьями, учились вместе, но развела их судьба по разным путям: Себастьяна Оливьеро — в глухую сельву, а полковника Бракватисту — в личную гвардию президента. Хитрая лиса! Да, собственно, и сейчас он выдает себя за искреннего Себастьянового приятеля. Приходится делать вид, что веришь ему. Но Оливьеро знает цену такой дружбе. Это же благодаря ему он оказался в этой глуши. Когда на последних выборах в стране начались политические беспорядки, тот самый Бракватиста посоветовал генералу Батису для отвода глаз "почистить" свой аппарат от таких слишком крутых типов, как Оливьеро. Он выступал на митингах и кричал, что всегда был и остается сторонником "демократии". Генерал Батис вынужден был устранить Себастьяна с поста столичного префекта, чтобы успокоить общественность...

— Значит, в семь вечера прибывают? — глухо сказал полицейский комиссар и взглянул на часы. — Сейчас начала четвертого. Есть еще много времени, сержант. Пошли.

Тени высоких деревьев пересекали улицу. Шумная детвора поднимала облака пыли. "И где у них сила берется, у этих ничтожных крыс, — думал Оливьеро. — Живут на одной только воде и маниоци, а носятся повсюду, как лошаки". Он шел сердитый, все время глядя под ноги, и почти не слушал льстивой болтовни своего помощника, который едва успевал за ним.

Наконец они добрались до дома Антонио. Комиссар зашел во двор широкой ровной походкой хозяина, склонив немного набок голову в широкополой шляпе и держа руку на кобуре пистолета. В этот момент он весь был олицетворением власти и силы.

Старый Антонио Россарио сидел под пальмой и вырезал из дерева какую-то странную фигурку. Солнце, пробиваясь сквозь листву, выигрывало мерцающими зайчиками на его щедро заплатанной сорочке. Черные высушенные ноги в язвах и царапинах были похожи на деревянные колодки.

Некоторые говорили в поселке, что Антонио Россарио — колдун. Он жил одной жизнью с деревьями и растениями, знал таинственный язык сельвы, по голосам зверей умел предсказывать погоду. Бородатый, заросший, будто немного не в себе, он действительно умел заклинать зверя и носил в своем сердце столько ласковых теплых слов, что под его отеческим взглядом несчастные каучеро забывали о болезнях и проникались верой в неизбежное выздоровление.

Появление комиссара насторожило старика, оно не предвещало ничего хорошего. У Антонио было двое сыновей. Младший Мигель дрался в партизанах, старший работал где-то далеко на севере на нефтяных разработках и, как передавали люди, не мирился с полицией. Боясь преследований, старый Антонио никому не говорил о своем Филиппе.

— Что делаешь, старик?

Комиссар стоял перед Антонио, широко расставив ноги в сапогах с высокими голенищами, защищавшими его от укусов змей. Руки Себастьяна были заложены за спину — это лучше влияло на "клиентуру", как он называл людей, которые имели несчастье столкнуться с ним.

— У бедного каучеро хватает хлопот, — пробормотал тихо Антонио.

— Зато у тебя хорошие сыновья. Не так ли, сержант?

— Замечательные сыновья! — с деланным восторгом воскликнул пузатый Аркаялис.

— У меня один сын, сеньоры, — попытался слабо возразить старик. На его лице обозначился острый, как у кобчика, нос. Глаза сидели так глубоко во впадинах, что их вообще не было видно. — Я имел одного сына, но не знаю, куда он завеялся.

Себастьян медленно прошелся по двору. Стал у одной из бамбуковых стоек, на которых держался дом, и небрежно потряс ее ногой. Все строение угрожающе покачнулась. Комиссар криво улыбнулся. Вот так можно ударить один раз — и все хижина развалится. Пусть помнит об этом Антонио Россарио. И пусть не притворяется дурачком.

Последние слова комиссар сказал открыто угрожающим тоном. Сын Антонио отправился к бандитам, которые рыщут по лесам. Теперь полиции стало известно, что у старого еще один сын.

— Ах, сеньоры...

— Не ври, Антонио. Твой сын работает в Бакарайбо на нефтяных разработках. Наклонил голову? Боишься смотреть мне в глаза?

Руки старика еще сильнее прижали к груди дырявую соломенную шляпу. В глубоких впадинах глаз появились слезы. Старик испугался не за себя. Он проникся внезапным ужасом, что вот сейчас, сию минуту, сеньор Себастьян Оливьеро скажет ему какую-то страшную новость о сыне.

— У меня был сын... второй сын, — тихо признался он. — Но много лет назад он ушел из дому, и я забыл даже думать о нем. Не наказывайте меня, сеньоры! — Руки Антонио в умоляющем порыве протянулись к комиссару. Толстые вены на них вздулись и потемнели, так что казалось, будто те руки обмотаны грубой ржавой проволокой.

Тогда комиссар, пронзив старика холодным, изучающим взглядом, сказал, растягивая каждое слово:

— Раньше бы так, Антонио. Полицию никогда не обманешь. Мы знаем и не о таких вещах. Конечно, мы могли бы послать тебя на каторжные работы в Эльдорадо. Но ты старый человек, должен иметь ум. Тебя спасет только одно — покорность. Полная покорность!