Великий день инков

Парень попытался освободиться от пут, которые впились ему в тело. Шевеля медленно плечами, он все ниже и ниже сдвигал веревки. То же самое делал и Тумаяуа, искоса поглядывая вокруг, чтобы не выдать себя.

— Почему они нас не стерегут? — тихо спросил у своего друга Олесь.

— Еще никто не убегал из поселка апиака, — грустно ответил индеец. — Воины бегают, как олени. У них стрелы смазанные ядом кураре.

— Тогда зачем мы развязываем веревки?

— Я хочу умереть в лесу, а не в этом проклятом поселке. Может, добрые духи помогут мне.

Олесь с сожалением посмотрел на Тумаяуа. На мгновение он забыл о своей собственной судьбе.

Парень лег на бок, чувствуя, как на него наваливается усталость и безразличие. Все равно не уйти ему отсюда. В конце концов, какая разница — умереть в поселке или на глухих тропах сельвы? И почему непременно умереть? Как это умереть? Мысль о смерти была для Олеся необычной, чужой. Вон покачиваются высокие пальмы, играют у самого леса дети, седая бабушка сидит у входа и ритмично толчет что-то в горшке. И все это он видит. И будет видеть. И никогда ничего не изменится.

Его размышления прервал Тумаяуа:

— Белый брат! Быстрее! Видишь, какие длинные тени на земле? Скоро вернется вождь апиака и принесет с собой смерть.

Олесь упал на землю и, не раздумывая, полез за своим другом. В этот момент из-за кустов вышла группа индейцев.

— Вернись! — испуганно зашептал Олесь. В толпе темнокожих он увидел Ганкаура и сразу угадал в нем вождя.

Тумаяуа замер на месте. Один вид Ганкаура убил в нем все надежды на жизнь.

Индейцы, наверное, рассказывали касику об удачной охоте. Несколько воинов пытались показать ему свою охотничью сноровку. Они замахивались копьями, как будто целились в невидимого зверя, хватались за луки, припадали к земле. Все это сопровождалось громкими возгласами. Перед вождем происходил настоящий спектакль, который доставлял ему немало удовольствия.

Вдруг взгляд Ганкаура упал на пленных. Кто они и откуда?

Взмахом руки вождь подозвал своего сына. Саукьято остановился перед отцом в двух шагах и по обычаю склонил голову. Ганкаур не любил, когда на него смотрели. Он хотел сам угнетать своим взглядом собеседника.

— Мы взяли их у Желтого болота, — пояснил Саукьято, не поднимая головы.

— Откуда они шли?

— Мы видели их следы в трех местах. Они долго кружили у Желтого болота...

— Я спрашиваю, откуда они пришли к Желтому болоту?

— Тропа вела из земель арекунов.

Ганкаур настороженно поднял брови, нахмурился. Не прошло и дня, как он вернулся в поселок после неудачного преследования отряда белых, возглавляемого людьми арекунов. Белых вел Палех. Целый день и полночи гнались за ними апиака. И все оказалось зря. Тот неожиданный перелом в его душе тогда расстроил все дело.

И вот перед ним стоит белолицый парень и смотрит на него широко раскрытыми глазами.

Гангур понимал, что Олесь не принадлежит к числу людей, убийство которых проходит безнаказанно. Необдуманный шаг может навлечь беду на все племя. Недаром комиссар так нянчится с чужаками. О, Ганкаур не глуп. Ему ясно, что Оливьеро пытается загребать жар чужими руками. Комиссар хочет быть благородным сеньором. Пусть преступления делает кто-то другой, а он спрячется в тень. Но хватит! Ганкаур устал от крови. Каучеро и пеоны стали смелее. Они объединяют свои усилия и оказывают отчаянное сопротивление. За последнее время племя апиака потерял немало своих лучших воинов...

Кроме того, Себастьян ведет с ним, могучим касиком, какую-то коварную игру. Он что-то скрывает от Ганкаура. Почему Оливьеро не хочет сказать, кто такой Пьетро? Какое имеет отношение к нему это имя?..

Ганкаур настороженно поднял брови, лицо его дернулось, в глазах загорелись тревожные огоньки. То были огоньки боли и горечи, сомнения и отчаяния. Несмотря на пленных мальчишек, Ганкаур подумал, что само небо напоминает ему о людях, которые живут другой жизнью, для которых убийство и жестокость давно перестали быть законом существования. Вот этот худенький молодой иностранец, пожалуй, имел дело только с книгами, жил в покое, достатке, видел далекие, сказочные земли. И никто не учил его пробираться глухими тропами сельвы, никто не давал ему приказов преследовать других, ненавидеть других, бояться других.