Великий день инков

Все эти дни Ганкаур не мог избавиться от чувства растерянности, которое овладело им еще в далекой, ослепительно яркой реке, когда он услышал из уст чернявой креолки потрясающие слова: "Ты не зверь, ты — Пьетро...", чувство, с которым он ходил теперь, как с болезненной и одновременно сладкой раной, потому что это было чувство пробуждения и открытия в себе нового, неизвестного ранее желание протеста, его сердце, замутненное, раздавленное дикарской жестокостью, погонями, экзекуциями, неожиданно вырвалось из черного отупения. Он невольно начал вспоминать прожитые годы, вспоминать отдельные эпизоды из прошлого, и в нем шевельнулось что-то вроде раскаяния. "Когда мне было двадцать лет, — думал он, — я впервые пошел жечь кораллы бедняков на Вентуари. Потом меня заставили убить молодого матроса, который привез из столицы подарки для детей арекуны... потом меня сделали вождем племени, и снова я пошел и убил всех женщин с ранчо Гуаякали... Мне платили, и я убивал. Мне угрожали, и я сжигал... мне обещали еще большую власть, и я шел туда, куда велел сеньор Оливьеро..."

Ганкаур с интересом посмотрел на Олеся. Тот стоял перед ним измученный, в разорванной одежде, страх парализовал его тело, погасил его глаза. Если бы там, на равнине, Ганкаур не повернул своих людей назад, этого парня давно не было бы в живых. И не было бы его отца, и тех других сеньоров, которые почему-то так упорно пробирались сельвой.

Неизвестное ранее чувство душевной теплоты охватило Ганкаура.

Конечно, он мог убить парня одним ударом ножа. Но он не убил. Рука его потянулась к Олесю, легла на его худенькое плечо. Парень в ужасе отпрянул.

Еще большее удовольствия проняло Ганкаура. Страх — это не смерть. Хорошо, что парень боится. Лучше бояться, чем лежать растоптанным в степи, под равнодушной луной, пока твое тело не растянут койоты, и муравьи не объедят твоих костей.

Странно тогда произошло. Ганкаур вспомнил ночь, прозрачную и тихую, горячую землю под ногами, топот сотен ног. Он бежал со своими воинами, зная, что русские далеко не убегут от них. У него был приказ сеньора Оливьеро: догнать незваных чужаков и уничтожить их! Он думал сначала сделать это в сельве, недалеко от поселка каучеро: несколько точных ударов топорами и конец.

Но потом ему захотелось отложить расправу на будущее, он представил себе, как разозлится сеньор Оливьеро, узнав о невыполнении приказа, и это его еще больше разожгло. Убить он всегда успеет. Нет, убивать он не будет. Пусть едут себе, пусть останется все так, как было до сих пор.

Ночью он подослал к белым чужакам лазутчика со "стрелой войны". Он нарочно хотел напугать эстрангейро, заставить их бежать дальше, на равнину, спасаться от преследования. Его воины уже окружили лагерь русских и только ждали сигнала к нападению. Но Ганкауру снова припомнился наглый, высокомерный сеньор Оливьеро, скрипучий голос, алчные руки, которые так неохотно отдавали Ганкауру заработанные им пезеты. Ганкаур уже успел разведать, что русские приехали сюда в поисках какого-то смелого путешественника, что они везде по поселкам раздавали индейцам белый порошок от лихорадки, не требуя за это ни человеческих голов, ни золотого песка, ни дорогих шкур пумы. И он, напугав эстрангейро, дал им возможность вырваться из ловушки.

Затем снова началось преследование. Белые иностранцы со своими проводниками ехали на лошадях сухой, выжженной равниной. Их было хорошо видно под луной. Воины Ганкаура крались впадинами, бежали по следу, изучали запахи, как дикие шакалы, незаметные и неотступные. И Ганкаур бежал среди них, и он нес в груди злость, но это была странная злость. Он все больше и больше ненавидел сеньора Оливьеро и все меньше хотел смерти русским эстрангейро.

Затем внезапно в нем произошел перелом. Сбоку завил койот, за ним отозвался другой, и вдруг все вокруг наполнилось тоскливым воем. Ганкаур увидел тени животных, которые тоже бежали степью. И он вспомнил слова чернявой сеньоры: "Ты не зверь... ты — Пьетро..."

В его одурманенной, примитивной душе с невероятной силой проснулось чувство сожаления.

Он остановился. Внезапно, запыхавшийся, горячий. И мгновенно остановились все апиака. Топот ног рассеялся по сухой земле и погас. Бронзовые тела замерли в нерешительности.

Воины устало, бездумно смотрели на своего вождя. Им было все равно, куда бежать, что делать.

Опять вдали тоскливо завыли койоты.

Ганкаур вздрогнул, плечи его опали, по всему телу разлилась нехорошая слабость. Подняв голову, он, с трудом произнося слова, тяжелым, сдавленным голосом сказал:

— Воины апиака не пойдут за койотами!.. Злой дух предписывает нам вернуться назад!..

И теперь Ганкаур стоял, как загипнотизированный. Наконец он поднял на Саукьято свои проницательные глаза.

— Почему ты не расправился с пленными в лесу? — с интересом спросил он у сына.

— Белолицый брат...

— Какой брат?

— Тот, что спас мне жизнь. Это ему я подарил амулет из ягуаровых клыков. Белолицый брат не позволил зарезать меня, когда я залез на их лодку.